1812. Фатальный марш на Москву

Когда вечером большая часть армии оказалась на другой стороне, жандармы открыли доступ к мостам отставшим от частей солдатам, cantini'eres, раненым и гражданским лицам. Однако, устроившись у костров и видя бивуак под охраной воинов Виктора, люди эти по большей части не воспользовались благоприятной возможностью, предпочитая провести ночь там, где находились. Некоторые, как cantini'ere 7-го легкого пехотного полка, у которой тем вечером начались схватки, просто не имели выбора. «Весь полк был глубоко тронут и делал все зависящее, чтобы помочь несчастной женщине, оставшейся без пищи и крова на холодном льду, – писал сержант Бертран. – Наш полковник [Ром] подал всем пример. Нашим хирургам, каковые не располагали больше медицинским снаряжением, брошенным еще в Смоленске из-за нехватки лошадей, дали рубахи, платки и все оказавшееся у людей при себе. Я заметил недалеко артиллерийский парк, принадлежавший к корпусу маршала герцога Беллюнского [Виктора], побежал туда, стянул одеяло, наброшенное на круп одной из лошадей, и помчался обратно, спеша принести его Луизе. Я согрешил, но знал, что Бог простит меня из-за мотивов моего проступка. Вернулся я как раз тогда, когда наша cantini'ere под старым дубом давала жизнь дитяти – здоровенькому мальчику, какового мне довелось встретить в 1818 г. сыном полка в Обском легионе»[197]{843}.

Примечательная степень порядка и даже будничность царили в Grande Arm'ee, устраивавшейся на ночь по обоим берегам реки. Важнейшим обстоятельством являлось, несомненно, присутствие императора и факт очевидного перехвата им инициативы из рук противника, посему все ожидали чего-то особенного и пребывали в состоянии душевного подъема. «Мы всё еще способны шутить и даже смеяться», – отмечал Жан-Марк Бюсси, швейцарский вольтижер, сидя у костра вместе с товарищами на западном берегу реки. Нельзя не восхищаться им. «Когда пала ночь, всякий солдат сделал себе подушку из ранца, матрас из снега, лежа на нем с ружьем в руке, – писал его сослуживец, Луи Бего из 2-го швейцарского линейного полка. – Ледяной ветер дул безжалостно, и солдаты жались друг к другу в надежде согреться»{844}.

Весь день Наполеон с тревогой прислушивался, ожидая грохота пушек, который мог бы свидетельствовать о приближении русских. Но признаки осознания Чичаговым допущенной им ошибки по-прежнему отсутствовали. В записке, написанной в тот вечер императором французов Марии-Луизе, не чувствовалось ни следа беспокойства{845}.

Если он и слышал канонаду, хотя она велась на расстоянии более десяти километров, то был погребальный звон по бригаде из соединения генерала Партуно, удерживавшей Борисов. Дивизия Партуно, лишь недавно вступившая в Россию, очень быстро ощутила на себе подавляющее воздействие трудных условий. Всего несколько суток назад, когда она вышла к Борисову, ее личный состав находился в отличном расположении духа. В какой-то момент французы подверглись атаке русской кавалерии и образовали каре. Один из русских офицеров, не будучи в состоянии справиться с раненым конем, вломился в середину строя, где был придавлен к заснеженной земле упавшим и дергавшимся животным. Двое французских солдат вытащили русского из-под лошади, отряхнули снег с его формы, а затем вернулись на свои места в огневой линии. Офицер выждал, когда внимание французов поглотило отражение следующего наскока русских. Улучив момент, он протиснулся между солдатами и побежал по глубокому снегу, проваливаясь в него, отчего все французское каре покатилось со смеху.

Но двое суток спустя, когда им пришлось постоять лагерем на пронизывающем ветру без костров и пищи, настроение сильно изменилось. «Одни плакали, жалобно вспоминая родителей, другие сходили с ума, третьи умирали на наших глазах в ужасных конвульсиях», – вспоминал один из них. Продержавшись в Борисове столько, сколько надо, во второй половине дня 27 ноября дивизия приступила к отходу. Но одна из бригад сбилась с пути и набрела прямо на армию Витгенштейна. После скороспелого боя, стоившего формированию половины личного состава, противник принудил французов сложить оружие[198]. Солдат обобрали, избили и погнали в неволю. Один из полков, 29-й легкий, состоял по большей части из людей, попавших в плавучие тюрьмы Англии после капитуляции на Сан-Доминго в 1801 г. и недавно выпущенных на свободу. «Должно признать, что удача совершенно покинула этих бедняг», – с грустью замечал Бонифас де Кастеллан{846}.