1812. Фатальный марш на Москву

Несколькими часами ранее Чичагов с войсками на западном берегу реки двинулся в противоположном направлении. Адмирал беспокоился из-за возможности флангового обхода своей армии Наполеоном с юга, а сочетание донесений о деятельности французов как раз далее к югу от Борисова и сведений, принесенных тремя евреями из Борисова, окончательно убедили русского командующего в наличии у противника замысла предпринять попытку форсировать водную преграду именно там. Чичагов оставил генерала Ланжерона с 1200 пехотинцами и тремя сотнями казаков в районе Борисова, а генерала Чаплица с несколькими сотнями человек – между городом и Веселово, сам же с остальными войсками устремился в южном направлении. Когда на следующий день к нему поступили первые доклады об активности французов вокруг Студенки, адмирал рассудил, что там готовится отвлекающий маневр, призванный сбить его с толку, и продолжил марш. Отрезок Березины к северу от Борисова в любом случае полагалось прикрывать Витгенштейну, и Чичагов оставил Чаплицу распоряжения оттянуть назад слишком удаленные подразделения в данном районе.

Но Витгенштейн не имел намерений ставить себя под начало Чичагова, на что пришлось бы пойти в случае соединения их армий на западном берегу. К тому же он вовсе не горел желанием сталкиваться с самим Наполеоном, предпочитая помериться силами с Виктором, словом, генерал Витгенштейн проигнорировал приказ Кутузова перейти реку и перерезать дорогу отступления французам. Поступив подобным образом, Витгенштейн не только оставил без должного присмотра Березину, но и, не выполнив распоряжений фельдмаршала, не прикрыл другой участок, где тоже представлялось возможным поставить барьер на пути отхода Наполеона. В нескольких километрах западнее Березины, у Зембина, дорога пролегала по болотистой местности и шла через ряд деревянных мостов, а посему хватило бы полусотни казаков с бочонком пороха, чтобы закрыть ее{831}.

24 ноября Удино отправил генерала Обри с 750 саперами в Студенку для подготовки опор моста, а на следующий день вечером сам последовал за ними с основными силами. К ним присоединились генерал Эбле с четырьмя сотнями понтонеров, по большей части голландцев. Хотя Наполеон и приказал спалить понтоны в Орше, Эбле разумным образом сохранил шесть повозок с инструментами, две походные кузницы и две фуры угля. Пока понтонеры ковали гвозди и скобы, саперы разобрали деревянные дома Студенки, распилили толстые бревна, доведя их до нужной длины, и соорудили мостовые опоры{832}.

Само дно реки находилось в том месте на глубине менее двух метров от поверхности, и при ширине русла около двадцати метров наведение переправ как будто бы не представляло особых затруднений, но берега были низкими и топкими, к тому же изрезанными там и тут ответвлявшимися от реки протоками, а потому любой мост требовал значительного удлинения с обеих сторон. Главным минусом при выборе данной точки для переправы являлся находившийся в руках русских крутой западный берег, откуда вражеские солдаты получали прекрасную возможность поливать форсирующие Березину части артиллерийским огнем.

Удино разместил солдат за небольшим бугром, чтобы те не попадались на глаза казачьим дозорам, патрулировавшим западный берег, и отдал строгое распоряжение работать в тишине. Но капитан Арнольди, командовавший русской полевой батареей из четырех легких пушек [192], поставленных генералом Чаплицем для наблюдения за потенциальным местом переправы у Студенки, заметил какую-то деятельность французов на противоположной стороне и отправил начальству срочные донесения о приготовлениях противника к форсированию реки именно там. Капитан убедил Чаплица в справедливости своих соображений, тот явился на место сам, а потом отправил гонца с рапортом к Чичагову{833}.

Со своей стороны Удино всю ночь не ложился спать, подгоняя саперов и понтонеров и нервно поглядывая на ту сторону. «Вид местности был захватывающий. Луна освещала плывущие по Березине льдины, а за рекой виднелись только четверо казаков пикета, – отмечал в дневнике Франсуа Пильс. Он служил гренадером в корпусе Удино, но в гражданской жизни занимался живописью, чем и объясняется его чувствительность к красоте наблюдаемых им картин. – Вдалеке там виднелись слегка подкрашенные красным облака, казалось, скользившие по верхушкам елей леса. В облаках отражались отблески лагерных костров русской армии»{834}.

Великолепное зрелище, однако, никак не трогало Нея. «Наше положение невозможное, – признался он Раппу. – Если Наполеону удастся выбраться отсюда сегодня, он точно дьявол». Мюрат и другие вырабатывали планы спасти императора, отослав его на запад в сопровождении небольшого отряда польской кавалерии, тогда как все остальные дадут отважный и последний бой противнику не на жизнь, а насмерть. «Мы все должны умереть, – твердо заявил он. – Не может идти и речи о сдаче»{835}.