13 мертвецов

Меня привлек британский пароход с русским именем «Анна». Я увидел в этом добрый знак. Неуклюже-широкий корабль разводил пары. Капитан с готовностью взял меня на борт – команде не хватало рук, несколько матросов не вернулись из города.

– Пыхтим в Ливерпуль. – Маленькие глазки капитана сверкали, ногти скоблили черную щетину. – И задери нас морской черт, если там тоже творятся… эти.

Капитан был большой, как медведь. Он сорвал с головы фуражку с потемневшими галунами и тяжело направился к нижней палубе; громадные ноги торчали из громадных сапог.

Мы отплыли через час. Я стоял на носу корабля, погруженный взглядом в темную поверхность воды, и мне привиделись руки мертвой женщины и руки мертвых мальчиков.

Поперечное течение отпустило пароход, и оконечность острова стала отдаляться. Угловатые очертания скал и округлость холмов скрылись в черном киселе облаков. Подул свежий ветер, красный холодный свет прорезал горизонт, и мы устремились к нему в сгустившейся мутной дымке. Ветер усилился, поднялась несносная зыбь. Нас ждало тяжелое, как поступь капитана, путешествие. На лице рулевого отражалось соленое буйство волн.

Старый пароход со старой машиной постоянно требовал людского пота и крови. На корабле не было пассажиров – все были матросами, беглецами и унылыми мечтателями.

В Индийском океане мы выдержали трехдневную бурю. Винт лишился лопасти, а сломанный руль заменили пустыми бочками. Пароход натужно двигался вперед, кряхтел и трещал, без толку кидался из стороны в сторону. Сопела косая труба, вся в коросте морской соли. Термометр лопнул, ржавая стрелка барометра стояла на месте. Волны разбили в щепу единственную шлюпку, ее не срезали с высокого крюка и бросили за борт.

Пароходной топке скармливали уголь и сухие человеческие тела. Руки, ноги, туловища. Я слышал, что так поступали с египетскими мумиями, купленными на каирских рынках. Но эти останки не были древними, не были даже в достаточной степени просушены на кострах.

Вокруг – чужая, холодная, безотрадная вода.

Перед моими глазами – Великий Путь. Я двигаюсь к цели маленькими шажками, как стальная заготовка постепенно становится острым лезвием. Таканобу не умер – его голос внутри меня. Мой незримый друг и защитник. В Индийском океане я рассказываю матросам о Пути самурая. Их уши должны слышать об этом, даже если по своей малости матросы еще не могут этого понять.

Таканобу, знаю, твой благородный дух слышит меня. Надеюсь, ты поможешь принять верное решение, если перед носом корабля возникнет европейский берег и если я пойму, что… надежды нет.

Мы двигаемся в котле с черной клокочущей массой, над которой поднимается густой туман. Я слышу крики матросов, которые управляют пароходом, оттягивая и притягивая к борту пустые бочки, и думаю о вечном волнении и негостеприимности японских берегов, которые мы давно оставили за кормой. Быть может, эта изолированность, эта неудобность – шанс для остального мира, и нам не стоит нести проклятие через моря и океаны.

Может, будет лучше, если мы собьемся с курса, потеряемся в неизвестных широтах или закончим путь в красной пене прибрежных скал.

Матросы… они кричат: «Земля!»…

Александр Матюхин Сутки через двое

Я властитель троллейбусного маршрута номер семьдесят шесть. Никто не проедет «зайцем», ни одна старушка не устроит скандал, ни один мошенник не вытащит кошелек из кармана зазевавшегося простака. Только не в мою смену. Пассажиры у меня в руках.

– Граждане! – говорю хорошо поставленным голосом. – Передаем за проезд, не ленимся! Женщина, зашла в заднюю дверь, я же вас вижу, не прячьтесь, красавица!

Приятно, когда люди поворачиваются на мой зов и протягивают карточки, монетки или мятые купюры. Никто не уйдет обиженным.

Я прокладываю маршрут от носа салона до хвоста, как ледокол, раздвигаю локтями строптивые льдины. Человеческие тела расступаются, а я собираю за проезд, выхватываю взглядом незнакомые лица, отрываю билетики, прислоняю валидатор к карточкам. Движения механические, отточенные за двадцать пять лет стажа.

– Мужчина, – говорю, – поменьше не найдется? Ну имейте совесть? Пихать пятитысячную пожилому человеку.

Салон смеется. В мою смену все всегда смеются до поры до времени. Люблю их всех, пассажиров, молодых и старых, дерзких и молчаливых, контркультурных, серых, разных.

Любовь моя такая же – до поры до времени, но с самого начала маршрута, когда троллейбус выезжает из депо в пять ноль девять утра, я наполнен любовью.

Кондиционеров нет, открыты окна, горячий летний ветер гуляет, высушивая пот на затылках, забираясь под юбки и в рукава рубашек. Сразу за Колхозным рынком народ редеет, я присаживаюсь на место кондуктора и быстро свожу таблицы в тетради смены. Хочется курить. Иногда позволяю себе подымить на переезде, пока ждем проезжающую электричку. Но до переезда еще двадцать минут езды.

– Вам на Садовой, – говорю пожилой даме и улыбаюсь. – Это через две остановки, не пропустите.