13 мертвецов

Трясущимися от волнения руками Ильич перелистал сопроводительные документы, близоруко вглядываясь в неровный ментовский почерк. Татьяна Тарасенко, двадцати трех лет, гражданка Украины, адрес в Москве неизвестен, род занятий – проституция. То что надо!

От волнения закололо под сердцем. Ильич перевел дух, усилием воли взял себя в руки, подавил боль. Сноровисто, в полминуты, раздел покойницу, сунул тряпье в пакет. Осмотрел тело, поморщился при виде до черноты исколотых иглой предплечий. В остальном, впрочем, Офелия была хороша, как, собственно, и полагалось невесте датского принца. Длинные ноги, впалый живот с пирсингом на пупке, налитые, ничуть не обвислые груди, бритый лобок. Ильич провел по нему рукой, деликатно остановившись там, где начиналось женское естество. Физиологической тяги к умершей он не испытывал, чувства были исключительно платоническими.

Инструкция предписывала нацепить покойнице на палец бирку с именем, а для страховки, на случай если бирка соскользнет, вывести это имя зеленкой или йодом на ягодицах. Затем труп полагалось переместить в секционную и уложить в холодильную камеру. Правда, в убогом подмосковном морге таковых не имелось, поэтому прикрытых простынями мертвецов Ильич попросту складывал на пол – в рядок, плечом к плечу. С Офелией, однако, ничего из предписанного инструкциями проделывать он не стал.

– Дождись меня, когда дождаться смеешь, – вместо формалистики сказал Ильич, закатив Офелию в дальний угол и заботливо укутав свежей простыней. – Корабль уже отплыл, осталось ждать недолго.

Офелия вновь не ответила, но Ильич ответа и не ждал. Сейчас слова были ни к чему, заговорит Офелия позже. Уже скоро.

– А как же занятия? – растерянно спросил Тошка Стасов, одноклассник, однокурсник и лучший друг. – Институт, медицина…

– Да черт с ними, – Леня махнул рукой. – Меня утвердили, понимаешь? Утвердили на роль! Медицина твоя в сравнении с этим – говно.

Тошка обиделся. Ему прочили блестящее будущее. «Хирург от бога, – сказал о нем однажды завкафедрой. – В потенциале, конечно. После многих лет практики».

– В армию загремишь, – буркнул Тошка сердито. – Там эту твою роль муштрой выбьют.

– Режиссер сказал: отмажет. Понимаешь, медицина без меня обойдется. А театр – нет.

Репетиции шли валом. По словам Щеблыкина, гонять творческий коллектив следовало не до седьмого пота, а по крайней мере до восемнадцатого. Щеблыкин гонял. У сдружившегося с Леней длинного и носатого Сани Белкина, который играл Полония, от множественных ударов бутафорным кинжалом и последующих падений из-за занавеса на сцену ключицы и бока покрылись гематомами.

– Ты, ваше высочество, полегче, – просил Саня в перерывах между убийствами. – Прямо одержимый какой-то. Размахался, понимаешь, холодным оружием. Чего говорит Щеблыкин? Мало ли чего говорит Щеблыкин. Ролями давай поменяемся? Я буду ножом махать, а ты терпеть. Не хочешь? Тоже мне Гамлет Ильич.

Леня виновато разводил руками и молчал. Оправдываться было нелепо. Беспринципный, аморальный угодник и лизоблюд Полоний безусловно заслуживал смерти. Однако всякий раз, заколов подслушивающего за занавесом царедворца, Гамлет испытывал лишь легкое разочарование, но не раскаяние. На месте убитого мог бы быть Клавдий, вот кого следовало умертвить в первую очередь.

– Ладно, – менял к началу очередной репетиции гнев на милость Белкин. – Убивай, режь, коли, черт с тобою. Актер ты, что ни говори, классный.

Леня радостно улыбался в ответ и поглаживал картонную кинжальную рукоять. Он будет колоть и резать. Актеру необходимо выкладываться. На то и театр.

В театр Леня был влюблен с детства. С того самого дня, когда отец, заядлый театрал и шекспировед, взял его, десятилетнего, на премьеру любимовского «Гамлета» на Таганку. Леня вышел оттуда ошеломленным. Исполнивший главную роль Владимир Высоцкий покорил его, сразил. Наповал, на всю жизнь. Потом были еще «Гамлет» Тарковского в Ленкоме, и гастроли красноярского ТЮЗа с «Гамлетом» Гинкаса. Был «Антоний и Клеопатра» в театре имени Вахтангова и «Как вам это понравится» Петра Фоменко в МДТ на Малой Бронной. Был театр. Его величество театр.

Потом настала очередь литературы. Театральные монографии Дживелегова и Бояджиева. Театральная энциклопедия Мокульского. «Об экспериментальном театре» Брехта. И, наконец, «Система Станиславского. Работа актера над собой», зачитанная до дыр.

«Ремесло, искусство представления и искусство переживания, – раз за разом вслух повторял азы Станиславского Леня. – Роль следует не играть, а переживать. В персонажей необходимо перевоплощаться. Мыслить, как они, глядеть на мир их глазами и, наконец, поступать, как они. Не потому, что поступок прописан в пьесе, а оттого, что иначе поступить невозможно».

Он репетировал шекспировские роли ежедневно. Второстепенные и главные, одну за другой. Бальтазар и Бенволио. Цицерон и Агриппа. Эдгар и Эдмунд. Дональбэйн и Малькольм. И, наконец, Ромео, Отелло, Макбет, Брут. И Гамлет!