12. Битва стрелка Шарпа / 13. Рота стрелка Шарпа (сборник)

– Вот это – чудо, о котором стоит помолиться.

Слева, за рекой, загремели пушки – форт Сан-Кристобаль стрелял через Гвадиану по параллели. Длинный плевок пламени отразился в темной воде. Канониры на городской стене, не желая отставать, тоже выстрелили. Ночь наполнилась грохотом.

Харпер поежился от холода:

– Я молюсь еще об одном чуде.

– О каком?

– О том, чтоб встретить Хейксвилла. – Он кивнул на город. – В одном из тамошних закоулков. Я оторву ему чертову башку.

– А с чего ты взял, что мы туда доберемся?

Харпер невесело улыбнулся:

– Вы ведь не думаете, что мы взаправду не возьмем крепость?

– Не думаю. – Но Шарп не верил, что взаправду лишится чина и роты, и даже в страшном сне не мог увидеть, что присутствует при порке Патрика Харпера.

Холодная ночь мокла под дождем, и дурные сны все явственней обретали плоть.

Глава 16

Дождь, и опять дождь, еще пуще прежнего. К рассвету река разлилась, запенилась высоко под арками древнего моста и, что гораздо хуже, снесла понтонный мост.

– Ро-та-а! – Последний слог прозвучал протяжно, мешаясь с выкриками других сержантов. – Стройсь! Смирно! Равнение на середину!

Зазвенели уздечки, и на открытое пространство между ротами выехали старшие офицеры батальона. Вдоль двух коротких сторон прямоугольника стояли по три роты, вдоль одной длинной – четыре, лицом к одинокому деревянному треугольнику.

– К ноге!

Ладони хлопали по мокрому дереву, окованные медью приклады упирались в жидкую грязь. Дождь хлестал по шеренгам.

Сержанты как деревянные прошагали по мокрой глине, щелкнули каблуками, козырнули.

– Рота построена, сэр!

Верховые капитаны, мокрые и жалкие, отдали честь.

– Батальон для присутствия при экзекуции выстроен, сэр!

– Очень хорошо, майор. Вольно.

– Батальон! – Голос Коллета перекрыл шум ветра и дождя. – Вольно!

Захлюпала грязь.

Шарп с дурной от похмелья головой стоял вместе с ротой легкой пехоты. Желтое лицо Хейксвилла не выражало ничего, под белым шрамом на шее сержанта пульсировала жилка. Дэниел Хэгмен, старый стрелок, подошел к Шарпу перед построением и сказал, что рота бунтует. Это было преувеличение, но Шарп видел, что солдаты унылы, злы и, главное, потрясены. Единственное, что радовало: Уиндем уменьшил число плетей до шестидесяти. Майор Хоган побывал у полковника и, хотя не смог убедить того в невиновности Харпера, произвел впечатление, перечислив сержантские заслуги.

Батальон ждал под проливным дождем, злой и замерзший.

– Батальон! Смирно!

Снова захлюпала грязь, и появился Харпер в сопровождении двоих часовых. Ирландец был обнажен по пояс, так что все видели мощные мускулы на руках и груди. Он шел беспечно, не обращая внимания на грязь и дождь, и, проходя, улыбнулся своей роте. Казалось, экзекуция касается его меньше всех.

Его привязали к треугольнику за запястья, заставили раздвинуть ноги, привязали их к основанию, затем сержант вставил Харперу в рот сложенный кусок кожи, чтобы от боли не откусил себе язык. Батальонный врач, больной человек с вечным насморком, наскоро оглядел спину Харпера. Очевидно, сержант оказался здоров. Поверх почек закрепили полоску кожи, доктор с расстроенным видом кивнул Коллету, майор что-то сказал Уиндему, полковник кивнул.

Барабанные палочки ударили в промокшие барабаны.

– Раз!

Шарпа пороли на деревенской площади в Индии. Привязывали к колесу, не к треугольнику, но он и сейчас помнил первое прикосновение кожаной плетки, когда спина непроизвольно изгибается, а зубы стискивают кляп, и свое удивление: совсем не так больно. Он почти привык к ударам, потерял страх и огорчился, когда доктор остановил порку, чтобы проверить, выдержит ли он остальные удары. Потом начало темнеть в глазах. По-настоящему больно ему стало, когда плети порвали кожу и попеременные удары, с двух сторон, стали рассекать мясо. Батальон увидел, как блеснула белая кость и кровь заструилась на деревенскую пыль.

Господи! Как же было больно!

Южный Эссекский смотрел молча. Барабаны обмякли от дождя, они звучали чуть слышно, словно на похоронах. Набрякшие кровью плети звонко хлестали по спине, сержант выкрикивал счет, в отдалении бухали французские пушки.

Барабанщики остановились. Врач подошел к Харперу, чихнул, кивнул сержанту.

– Двадцать пять!

Дождь смывал кровь.

– Двадцать шесть!

Шарп взглянул на Хейксвилла. Торжествует ли тот? Сказать было невозможно. Желтое лицо судорожно подергивалось.

– Двадцать семь!

Харпер повернулся к роте. За все время экзекуции он не дрогнул ни единым мускулом. Выплюнул кожаный кляп, ухмыльнулся.

– Двадцать восемь! Сильнее!

Барабанщики лупили что есть мочи. Харпер улыбался все шире.

– Стой! – Коллет двинул лошадь вперед. – Вставить кляп!

Кусок кожи затолкали Харперу в рот, но тот снова выплюнул, а потом улыбался до конца порки. Со стороны роты легкой пехоты донесся одобрительный гул, почти смех – солдаты заметили, что Харпер весело говорит с барабанщиками. Он смеется над экзекуцией! Шарп знал, что Харперу больно и что гордость не позволит ирландцу это показать; гордость требует держаться как ни в чем не бывало.