100 великих достижений СССР

Кстати

В отличие от лирического героя шестидесятников, который открывал мир «простых людей» извне, сочувствуя им и восторгаясь их тихим подвижничеством, певец у Окуджавы стал говорить и петь не о «простых людях», а от имени «простых людей» – он смотрит на мир их глазами и говорит их голосом. Окуджава нашел оригинальный способ такого «ролевого» разговора – он стал стилизовать свой поэтический дискурс под самые распространенные художественные формы так называемого «масскульта». Он создал особый лирический жанр песенок, похожих на городской романс, один из самых популярных жанров масскульта. Стараясь ввести читателя (хотя вернее было бы сказать, по-моему, слушателя…) в атмосферу «дворовой субкультуры», Окуджава порой даже имитирует «самодеятельный» характер своего текста, в котором и ритм хромает, и есть стандартные обороты из стилистики городского романса.

В годы спада «оттепели», когда многие переживали духовный и творческий кризис, Окуджава не сник. Его поэтическая реальность уже располагалась выше «социальной горизонтали» – в ней царили другие, не политические и не идеологические, критерии. Эти критерии можно обнять одним понятием – душевность. И в 1967 г. он нашел ту формулу спасения, которую начал искать ровно десять лет назад: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть по одиночке!»

С этого начался новый период в его творчестве. Арбат остался генетической почвой, но сказочный ассоциативный поток вынес его в большое пространство. В поэзию Окуджавы пришли русские дворяне декабристского круга, кавалергарды и гусары, разночинцы-шестидесятники, солдаты десантного батальона, Володя Высоцкий и Зиновий Гердт. Лик «ролевых» героев Окуджавы стал тяготеть к архетипичности, свойственной т. н. «вечным образам» – образ романтической души.

Кстати

Поэзия Окуджавы 1970–1980‐х гг. вызывающе ориентирована на архаику. Он создает разнообразные стилизации в романтическом ключе, на старинный лад («Батальное полотно», «Песенка о дальней дороге», «Старинная студенческая песенка», «Старинная солдатская песенка», «Еще один романс»).

Старомодность и рафинированность чувств героев Окуджавы 70–80‐х гг. были не только формой защиты «старомодных» романтических ценностей, но и убедительным доказательством их устойчивости. Окуджава взял в эстетическое владение безграничное пространство душевной культуры, культуры внутреннего строя, которая делает отдельного человека личностью. И здесь, в пространстве души, каждый человек может обрести надежду, «пересилить беду» и «не пропасть поодиночке».

Владимир Высоцкий (1938–1980) в какой-то мере пошел другим путем в развитии возможностей романтического гротеска. В его поэзии сознание лирического героя обнимает собой огромный социальный мир, разорванный кричащими конфликтами, и вбирает их все, в самых порой невозможных, гротескных, взрывоопасных комбинациях, внутрь себя. У Высоцкого много «ролевых» стихотворений, но дистанция между автором и персонажем гораздо короче, чем у того же Галича. Для Высоцкого персонаж – это форма САМОвыражения. «Охота на волков» – здесь монолог от лица волка, безусловно, становится одним из самых существенных манифестов лирического героя. Бросается в глаза не столько дистанцированность автора от персонажей («Милицейский протокол», «Лекция о международном положении»), сколько радость перевоплощения и возможность от лица «другого» высказать «свое». Всю художественную концепцию Высоцкого отличает «вариативное переживание реальности». Лирический герой Высоцкого в конечном счете предстает как совокупность многих разных лиц и ликов, в том числе и далеко не самых симпатичных.