100 лет без любви

Прислушалась к себе. Тишина. Даже зуд прекратился, словно сгинула она. Но в следующий момент я повалилась на кровать и принялась извиваться всем телом, пока она не насмеялась. Загляни сейчас кто в комнату, решил бы, что двинулась я умом после визита к знахарке. А далек ли он был бы от истины? Что это, как не помешательство, когда внутри тебя находится еще кто-то?

– Хватит, перестань! – взмолилась я, когда сил терпеть уже не осталось, когда показалось, что еще чуть-чуть и сойду с ума.

Дважды просить не пришлось – она притихла, снова притаилась.

Я сидела на кровати, боясь пошевелиться. Злость клокотала внутри, хотелось рвать волосы на себе. Но что это даст? Нужно-то мне совсем другое – сделать так, чтобы она не могла мне мешать.

– Вера, что с тобой? Почему не раздеваешься? – заглянула свекровь с распеленутой Любашей на руках.

Я представила, как, должно быть, выгляжу. В шубе, валенках, с выбивающимися из-под платка космами…

– Ты чего какая? – продолжала допрос свекровь, войдя в комнату и прикрыв за собой дверь. – Зачем в одежде на кровать взгромоздилась?

Пошла вон! – хотелось заорать. Но не давала, та. Я чувствовала, как она напряглась внутри меня, по позвоночнику побежала уже знакомая рябь.

Я встала с кровати. Должно быть, выглядела совсем дико, раз свекровь попятилась к двери, крепче прижимая к себе Любашу.

– Пускай у нас поспит, раз Гришенька еще не починил люльку, – пробормотала она и выскочила за дверь.

– Довольна?! – заорала я и даже затопала ногами. – Думаешь, победила, да? Черта с два тебе!

Хотелось все крушить вокруг. Бить, ломать, рвать, кричать… Злость душила. Не могла расстегнуть шубу – так тряслись руки.

– Я и тебя вытравлю, сволочь! Я вас всех повытравливаю, гады! Гады! – снова проорала я.

Не успела я сообразить, как дверь распахнулась и в комнату вбежал свекор, а за ним бледный Григорий.

– С ума сошла, девка?! Хочешь ославить нас на всю округу?

Не помню, когда в последний раз свекор со мной разговаривал. Вскоре после свадьбы, наверное. После этого все больше отмалчивался. Если и высказывал недовольство, то только через свекровь или сына. Поэтому, только сейчас меня осенило, насколько сильна его ненависть. Всю ее он вложил в две короткие фразы. Глаза его превратились в две злые щелочки, рот ощерился, словно пасть зверя. Даже зубы напоминали острые клыки.

– Уйми эту дуру! – велел он сыну, вытолкнув его на середину комнаты. – Иначе, я вас обоих порешу!