0d173aa718094b51c86c391c2fbeaeba

Когда отец говорил, что мне нельзя десерт, я чувствовала, что это говорит не просто он, а вся моя семья и мой штат, словно мне было запрещено законом съесть десерт, потому что отец запретил.

В конце концов, я начала спрашивать себя: «Погодите, а где же я?». Ничто на самом деле больше не имело смысла.

Чувствуя, что мне нужен вектор, я решила вернуться к работе. Решила занять себя творчеством. Я начала больше ходить на телешоу, в том числе - в 2012-м году была судьей на «Х-Факторе».

Думаю, многие на телевидении - действительно профессионалы, например, Кристина Агилера и Гвен Стефани. Когда на них направлена камера, они расцветают. И это прекрасно. Мне это тоже удавалось, когда я была моложе, но, опять-таки, я чувствую, словно время идет вспять, когда мне страшно. Так что я начинала очень сильно нервничать, если знала, что буду в прямом эфире, а мне не хотелось весь день нервничать. Наверное, это уже - не мое.

Я приняла это, всё нормально. Я могу отказать людям, которые пытаются толкать меня в этом направлении. Меня заставляли делать то, что я делать не хотела, и это было унизительно. Сейчас это просто не мое. Если вы мне предложите крутую роль камео в смешном телешоу, где я буду приходить и уходить, это одно, но восемь часов подряд со скептическим выражением лица судить людей на телевидении? Нет, спасибо. Я это просто ненавидела.

Примерно тогда же я обручилась с Джейсоном. Мы с ним через многое прошли. Но в 2012-м году, вскоре после того, как он стал моим вторым опекуном, мои чувства изменились. Тогда я этого не понимала, но теперь понимаю, что его связь с организацией, которая контролировала мою жизнь, способствовала тому, что из наших отнощений исчезла романтика. Настал момент, когда я поняла, что не держу на него зла, но и не люблю его больше. Я перестала спать с ним в одной комнате. Мне хотелось просто обнимать детей. Я так сильно была к ним привязана. Я буквально захлопнула дверь у него перед носом.

Мама сказала:

- Какая ты злая.

- Прости, ничего не могу поделать, - ответила я. - Я его больше не люблю, вот так.

Он меня бросил, но мне было всё равно, потому что я его разлюбила. Он написал мне длинное письмо, а потом исчез. Когда наши отношения закончились, он перестал быть моим вторым опекуном. Мне казалось, что у него - какой-то кризис идентичности. Он вплел в волосы цветные ленты, поехал на пирс Санта-Моники, и каждый день катался там на мотоциклах с толпой чуваков в татуировках .

Теперь я поняла. Мне сорок с лишним лет, и я переживаю свой собственный кризис идентичности. Думаю, просто пришло время нам с ним разойтись.

 

Во время действия опеки в турне царил «сухой закон», так что пить нам не разрешалось. Однажды мне предоставили большую часть тех же танцоров, что и Кристине Агилере. Мы с танцорами встретились с Кристиной в Лос-Анджелесе. Она, кажется, была в довольно-таки растрепанных чувствах. А мы с танцорами плавали в шикарном бассейне и сидели в джакузи. Было приятно пить с ними, быть стильной и веселой бунтаркой. Мне это не разрешали, потому что моя жизнь под опекой превратилась в церковный лагерь воскресной школы по изучению Библии.

В каком-то смысле они вернули меня в подростковый возраст, я стала девочкой. Но иногда я чувствовала себя, как взрослая женщина в ловушке, которая всё время раздражена. Вот что сложно объяснить: как я так быстро переключалась с маленькой девочки в подростка, а потом - в женщину, ведь у меня отняли свободу. Было невозможно вести себя, как взрослая, ведь они со мной обращались, не как со взрослой, так что я деградировала и вела себя, как маленькая девочка; но потом мое взрослое «я» возвращалось, хотя я жила в мире, в котором нельзя было быть взрослой.

Женщину во мне очень долго подавляли. Они хотели, чтобы я была дикой на сцене, говорили, чтобы я была такой, но всё остальное время я должна была быть роботом. Я чувствовала, что меня лишают приятных тайн жизни - этих фундаментальных мнимых грехов излишеств и авантюризма, которые делают нас людьми. У меня хотели отнять эту уникальность и сделать всё как можно более механическим. Это была смерть для моей творческой сущности артиста.

 

Вернувшись в студию, я записала одну хорошую песню с will.i.am—“Work Bitch.” Но у меня получалось не так-то много песен, которыми я гордилась бы, возможно, потому, что я не жила этим. Я была полностью деморализована. Казалось, мой отец выбирал для записи самые темные и уродливые студии. Казалось, что некоторые просто кайфовали, думая, что я ничего этого не замечаю. В таких ситуациях я чувствовала себя загнанной в угол, чувствовала, что они победили. Казалось, что им доставляет удовольствие мой страх, что они превращают всё это в драму, что, в свою очередь, делает меня несчастной, так что они всегда в выигрыше. Я знала лишь то, что должна работать, и я хотела сделать хорошую вещь - записать альбом, которым буду гордиться. Но было такое впечатление, что я забыла, что я - сильная женщина.