Звездопад

Бывало, какой-нибудь паренек проведет рукой по жидким еще усам и споет частушку о девушке, которая тянется за початком, и вгонит ее в краску. Но девушка отломит початок, кинет его в кучу и, не оглядываясь, ответит парню такой же бедовой частушкой. И тогда он зальется краской до ушей. И пойдет по кукурузным полям прысканье и шушуканье.

Парень подхватит наполненную корзину и, крякнув под ее тяжестью, смелее ответит девушке, девушку поддержит бойкая подружка, а парня его дружок, и целыми днями не прекращаются в кукурузной чаще проделки, шутки и смех.

Звучат песни, а арбы незаметно, исподволь наполняются отборными золотистыми початками. И никто не замечает усталости и не спешит домой; все задерживаются в поле допоздна, а потом идут к селу группами, с песнями, шутками, частушками. Со скрипом трогаются тяжело нагруженные арбы, и в небо выкатывается полная, румяная луна.

Какой-то юноша отстал от товарищей и клянется девушке в любви, призывая в свидетели луну и мерцающие в вышине звезды…

Так было в прошлом году и в позапрошлом.

А сегодня словно никто никогда и не пел, не смеялся и не балагурил.

Обламывают початки и кидают их в кучу, обламывают и кидают молча.

У арбы работаем Гоча, Тухия и я. Наполним плетенку до половины и с трудом волочим ее к арбе. Там я влезаю на колесо арбы, а Гоча и Тухия поднимают плетенку. Она тяжелая, мотает ребят, кидает на арбу; я прихожу на помощь, тяну изо всех сил. Наконец плетенка опрокинута и початки, шурша, сыплются в арбу. После каждой корзины мы нетерпеливо заглядываем за обтянутые полотнищем грядки: много ли еще таскать.

Тухия раньше всех теряет терпение.

— Скоро половина, что ли? — спрашивает он.

— Где там!

— Рано заскучал.

Снова, кряхтя, подтаскиваем корзину, и едва успеваем опрокинуть ее, как Тухия опять тянется заглянуть.

— Ну что?

— И не спрашивай.

— Дна и то не закрыли.

— Много еще таскать?

— По полкорзины таскаем. Таких и тридцати не хватит.

— Мамочки! — ужасается Тухия.

До обеда мы едва успеваем нагрузить одну арбу, и я гоню быков к ссыпному пункту.

Черный бык хромает, но я стегаю его плетью, и он, сопя и укоризненно мотая головой, тянет ярмо.

Со склада я захожу домой, хватаю мчади, испеченный из муки нового урожая, положив на него вареной свекольной ботвы, спешу за порожней арбой: до вечера надо нагрузить хотя бы еще одну арбу.

Початки уже собраны в кучи. Мы накладываем их в корзины, подтаскиваем к арбе и ссыпаем. Потом переходим к следующей куче. Я вскакиваю на колесо арбы, ребята с грехом пополам подают мне корзину, и Тухия начинает:

— Много еще?

— Все впереди.

Иногда откуда-то появляется Эзика, помогает поднять корзину.

— Тяжелая, вред ей в корень! — кряхтит он и, путаясь ногами в высокой, по колено, траве, спотыкаясь, ворчит. — Попробуй распаши ее теперь, треклятую, на будущий год!

Старики и женщины продолжают обламывать початки, но почти никого не видно, разве что мелькнет чья-то косынка или вспыхнет рубашка в желтеющей зелени. И ни звука. Только нескончаемый треск да шелест, словно ветер шастает по кукурузным полям и заламывает высохшие листья.

Несколько стариков серпами срезают обобранные стебли, расчищают дорогу для арбы.

Солнце склонилось к закату.

Тухия изнемог и улизнул от нас.

Теперь мы засыпаем корзину только на одну треть, но и это не помогает. Мы как-то сразу выбились из сил. А арба все еще не нагружена.

Выкатилась огромная луна.

Мы опять беремся за корзину — нельзя же оставлять в поле снятые початки!

Накидываем треть корзины, и я говорю:

— Хватит, больше не осилим.

— Давай и эти! — Гоча подбирает последние початки из кучи.

Корзина сразу тяжелеет. Мы еле доволакиваем ее до арбы.

— Хоть засыплем по частям.

— Давай уж как-нибудь сразу, — не соглашается Гоча.

— Хорошо бы, да пупок развяжется.

Мне и самому лень отсыпать половину. Хватаемся за корзину, но не можем поднять ее даже до колен.

Я злюсь, кричу:

— Ну-у! Поднимай!

— Сам поднимай!

— Я поднимаю!

— И я поднимаю.

— Говорил я — давай по частям.

— Ну и сыпал бы… хоть по одной…

— Молчи уж. Ну!.. Еще, еще чуток! Держи теперь!

Гоча напрягает все силы. Я вскакиваю на колесо. Но ему одному не удержать корзину, он падает под ее тяжестью, падает на стерню и взвывает от боли. Початки сыплются на него.

Я спрыгиваю вниз и кричу:

— Что я говорил!

Гоча молча, с остервенением поднимается и убегает в кукурузные заросли.

Я на корточках собираю рассыпанные початки.

— Тухия!

Никто не отзывается.

— Тухия-а-а! — зову я громче и вдруг слышу за спиной:

— Кого это ты зовешь?

Оглядываюсь: надо мной стоит Пати.

Я берусь за корзину.

— Постой, Гогита, я помогу тебе!

Мы вместе поднимаем корзину.

— Держи! — Я вскакиваю на колесо, хватаюсь за край, Пати подталкивает корзину снизу. Кукуруза сыплется за грядку, но один маленький початок скатывается вниз и попадает Пати за вырез платья.

Я опорожнил корзину и обернулся: Пати достала из-за пазухи початок и при свете луны так смотрела на меня, что я оторопел. Потом она бросила початок на землю, отвернулась молча и ушла.

— Что с ней? — удивился я. — Гоча всю корзину на себя опрокинул, и то ничего.

Вдруг до меня донесся чей-то вопль:

— А-ай, ма-а-ма!