Звездопад

— Парна, сколько раз тебе говорила, родимый, когда делаешь желобок, подложи щепку, не то вода смоет глину… Ох, кажется, приехали, привез сын профессора…

— Нет, уважаемая Элпитэ, нет, — прервал я ее.

— Гараж вон открыт…

— Сын ваш вернулся, а врача не привез.

— Он из нашей деревни, хорошо знал Большого Парну…

— Да, да, хорошо знал и действительно очень любил Большого Парну, но сыну вашему сказал, оказывается, что очень сожалеет и переживает, однако помочь ничем нельзя, и нет ему смысла приезжать.

— Что вы изволите говорить, неужто так ничего и не поможет ему?

— Нет, не поможет.

— Как вы огорчили меня, батоно, как я надеялась на него…

ЛЕВАН

Перевод

А. Эбаноидзе

Когда после гибели двух сыновей, двух рослых черноусых молодцов, Леван Кикабидзе похоронил обезумевшую и угасшую от горя старуху, ничто больше не связывало его с этим миром.

Этот высокий, как жердь, жилистый старик сломался, сник и, словно сбитый ударом кулака, рухнул у стены, под увеличенными фотографиями сыновей и морщинистой, старой жены Кесарии.

После смерти Кесарии уже некому было позаботиться о мычавшей от голода недавно отелившейся корове, и соседи, вздыхая, отвели ее в свой хлев. Быков на время забрал бригадир. Старый беззубый пес забился в угол на крыльце. Он изредка сипло вздыхал, а поздней ночью, когда деревенские собаки поднимали лай, отвечал им с крыльца протяжным заунывным воем.

В темной комнате на протертой циновке с обтрепанными краями лежал Леван.

Он лежал, сложив на груди руки, и его черная густая борода касалась их. Стоило старику закрыть глаза, и его нельзя было отличить от мертвеца.

Он отрешенно встречал утро, вспоминал виденные ночью сны — жену, сыновей, и вполголоса беседовал с ними.

— Так не годится, сынок, — поучал он младшего, заглядывая ему в глаза, — он старший брат… А ты, старуха, перестань оправдывать их, — переводил он взгляд на жену… — Что я, меньше тебя его люблю? Но когда он неправ — не оправдывай. Что? «Дождаться бы наконец…» Дождешься, дождешься… ничего с тобой не случится…. Но сначала старший должен жениться, на то он и старший. Нет, нет… молчи, Кесария, молчи. Ну и что ж, что любит, любовь не петля, небось не задушит. Пусть любит, пожалуйста… Разве я против? Ты знаешь Амирана… он тихий, беззащитный, он ничего не скажет, по если обидится… Верь мне. Если я вырастил таких молодцов, то знаю, когда и что лучше… А ты поди-ка накорми кур да теста побольше замеси и орехов не жалей… не то не получится у тебя свадебное сациви[13]. Хорошо, коли свинья опоросится, не то не хватит нам поросят.

Амиран! Где ты умудрился ярмо сломать? Не скалы же ты пахал… Вон там, под грушевым деревом, я новое заготовил, просверли с боков, а клешни старые еще пригодятся…

Ношреван, сынок! Подойди-ка ближе… Ты что не идешь в школу? Поторапливайся. А этой городской барышне скажи, пусть подождет. Как думаешь, любит она тебя? A-а?.. Ну и скажи, что твой брат и ей брат. Вот следующей осенью одну свадьбу сыграем, а потом… Наклонись, что-то на ухо скажу, чтобы этот тихоня не слышал…

Вчера, когда я с поля возвращался, застал его… Как же это было, дай бог памяти… — Леван стал припоминать вчерашний сон. — Да… уже стемнело… я вел арбу и из-за скрипа колес ничего не расслышал, некто она была, как ты думаешь? А ну, догадайся? Нет, не она, нет… ну-ка. Да нет же… Дочка нашего Исидора… Да, да… Талико, она самая… Там же, недалеко от ее дома, у дороги напоролся я на них. Она была в красном платье и вся аж светилась… даже быков спугнула, чертовка, до самых ворот не мог остановить. Что же делать будем, не погуляем на свадьбе?

Леван весь день мог говорить с сыновьями: целый день он затыкал рот жене.

— Что ты вмешиваешься, старуха… Ради бога!.. Мужчина я и хозяин в этом доме… Если что с ними случится, ты станешь рвать на себе волосы и царапать лицо… а потом свалишься да протянешь ноги… А я ведь так не могу. Мне надо все наперед знать, наперед предусмотреть.

И лежал Леван на спине, глядя на три безмолвные фотографии, и мысленно то хлопотал по хозяйству, то поругивал жену, то выбирал себе невесток…

Иногда он повышал голос.

— Нет, Ношреван. Учение — дело полезное, книга— хорошая штука, много нового узнаешь, но семье, сынок, нужна опытная рука, нужна голова… Семья без головы — что отара без пастуха… Слушайтесь меня, ребятки, слушайтесь… Десять раз опрокидывалась моя арба, десять раз сбивался я с пути, десять дней петлял по тропам, а ходьбы-то было на час… Многому научился, многое понял… На что мне это сейчас, как не для вас… для вашего счастья. Вот спросите у матери, разве не так, Кесария? Ты помнишь, как я один хотел поднять мельничный камень и поскользнулся? Меня тогда на арбе привезли… А если вы броситесь к такому камню, как вы думаете, разрешу я вам?.. Не позволю! Нет, не позволю… Потому что я сам, на своих плечах узнал его тяжесть… Если вру — вот ваша мать, спросите у нее.

Кесария, опасаясь, как бы с ее сыновьями и в самом деле ничего не случилось, кивала головой и шептала детям: