Звездолет с перебитым крылом

Котов же неожиданно сорвался. Шарахнулся в сторону и побежал. Пацан сделал движение вслед Котову, Анна как-то цыкнула языком, пацан остановился. А она на меня посмотрела.

Не скучный темно-желтый, а золотой.

Дюшке родственники из Прибалтики прислали янтарь, посылку целую, у них там кто-то на янтарной фабрике работал. Янтарь неинтересный такой оказался, мутные куски пережженной смолы больше всего с виду напоминали невкусные грушевые леденцы, которые вкусные только снаружи, а потом приторные и горькие. Но среди таких был кусок янтаря, отличавшийся от остальных. Золотистого цвета, размером с терновину, прозрачный, какой бывает весенняя сосновая смола. Хотя янтарь и есть древняя смола, иногда в нем даже застревают первобытные комары и мухи или какая вдруг стрекоза. А в том куске не застрял ни комар, ни другая живность, он был прозрачен и чист на первый взгляд. Стоило поймать в янтарь немного солнца или направить фонарик, в нем вспыхивала глубина, и становились видны серебряные прожилки, и красноватые пустоты, и черные точки. И если смотреть чуть дольше, то становилось понятно, что серебряные нити — это спирали галактик, в воздушных пузырях спят планеты, а черные точки — это кометы, выбирающие свой путь в золотом огне. В округлый и гладкий кусок янтаря была вплавлена бесконечность.

Я предложил Дюшке сменяться, хорошую смену предложил, болгарский детектив, редкую книжку, но Дюшка не поменял его даже на книжку. И не показывал его больше, говорил, что янтарь куда-то потерялся. Но я знал, что это не так, Дюшка смотрит в янтарь каждый вечер.

А я только помнил. Вот то самое ощущение. Когда раз — и смотришь вдруг в космос. Космос. Вот он, рядом, на расстоянии вдоха, прекрасный и великий, и, когда смотришь в него, понимаешь…

Ничего не понимаешь. Просто смотришь, и можешь часами смотреть.

Такие были глаза у Анны.

Возвращались домой уже после пяти. Молчали. Да и все это время на поляне мы немного разговаривали, сидели у костра и хлеб ели. А если разговаривали, то о какой-то ерунде. Пацан, — оказалось, что его Марк зовут, — показывал удочку. Она у него не получалась. Крючки он купил не с петельками, а с лопатками и не знал, как их привязывать, я привязал и грузило под поплавок подстроил, а то он тонул у него. Дюшка какую-то ерунду рассказывал, про то, как он в Херсонесе был и выбил зуб о скалу. Анна бренчала на гитаре, но ничего не пела. Никакие не шпионы. Сначала, конечно, странно, сидят одни на реке, хлеб с консервами едят. А потом нормально. И как-то спокойно. Мне так в жизни редко когда чувствовалось, ну вот в третьем классе, когда буран у нас приключился. Все улицы перемело, снега по крыши навалило, электричество оборвало, папка на работе так и жил, а мы с мамой все три дня сидели дома, топили печку и свечи жгли. Мне тогда очень хорошо было, чай пили с медом, из валенок не вылезали, очень хорошо. Я чувствовал себя на месте.

На той поляне я чувствовал себя на месте.

Анна тренькала по струнам, настраивала гитару, а потом перестраивала заново, делать это в куртке было очень неудобно, но Анна куртку не снимала.

Марк разглядывал Дюшкину пневматическую винтовку с совершенным непониманием, разламывал, заглядывал в ствол, изучал на ладони пульки.

Я смотрел в огонь, смотрел на Анну.

— Ну и что скажешь? — спросил я Дюшку.

Дюшка промолчал. Как-то он спекся. Ссутулился и отчего-то держался за бок, точно сорвался с педали и наткнулся на руль, я много раз натыкался.

Шагали домой молча, потом Дюшка все-таки ответил.

— Не знаю… Она… Мне кажется, я ее раньше видел. Не могу объяснить… Как будто я все это уже переживал… Или читал об этом? Или сразу.

— Как это сразу? — не понял я.

— Так, сразу, — Дюшка сцепил пальцы. — Вот вижу, как ты воздушку делаешь, и тут же в голове — раз! Читал об этом! Точно читал, и буквы видел и предложения, и ощущения те же самые, я гляжу на тебя, а словно кино смотрю. И тут же раз — и наоборот…

— А наоборот-то как? — осторожно спросил я.

— Да так же! Вот с этой твоей воздушкой. Гляжу, как ты ее вырезаешь, — и понимаю — когда-нибудь это точно прочитаю. Сам у тебя про насос спрашиваю, и знаю, что уже спрашивал про этот насос…

Мне как-то неприятно стало. У меня ведь тоже… Похожие, короче, ощущения.

— А потом увидел ее, — Дюшка поморщился. — Нет, я ее видел где-то…

— Это потому, что ты слишком много читаешь, — объяснил я. — И много фильмов смотришь. Вот и кажется, что ты уже все видел и что все уже случалось. У тебя то, что ты в книжках прочитал, перемешивается с тем, что ты видишь. Путаница в башке.

Я хотел сказать, что он еще и врет напропалую, а когда много врешь, очень часто начинаешь путать собственное вранье с окружающей правдой, по себе замечал сколько раз, вранье вообще очень сильно все вокруг разрушает.

— Может быть, и так, — согласился Дюшка. — Иногда сон приснится, а через два дня я уже и не разбираю, то ли сон, то ли было… Мне кажется, я скоро умру.

Я вздрогнул. Это действительно было неожиданно, от Дюшки то есть, обычно Дюшка собирался жить долго.