Неожиданно, как в кино, земля моментально разверзлась, и автобус приподнялся в воздух. Над ним полыхнуло огневое облако, и почти одновременно с ним, разве что на долю секунды опережая его возникновение, раздался сильный грохот, к которому тут же примешалась куча дополнительных звуков — бьющегося стекла, корёжащегося металла, отчаянных душераздирающих воплей.
Автобус перевернулся и упал, завалившись набок. И почти сразу окутался плотной копной дыма, по которой всё ещё бродили огневые всполохи.
Вера какое-то мгновение стояла неподвижно, не сразу осознавая, что произошло, потом издала какой-то странный булькающий звук и со всех ног побежала вниз, туда, к перевёрнутому автобусу. Остальные уже тоже бежали, за ней и рядом с ней, с криками, стонами или даже молча, с широко открытыми глазами.
Вера никогда не могла объяснить, откуда взялась в ней такая уверенность, что Наташа ехала именно в этой, головной машине, но, подбегая, она уже
Наташу, сильно подросшую за годы войны и лежащую теперь там, внизу, за стеклом, с неестественно вывернутой, залитой кровью шеей, Вера увидела почти сразу.
Она кричала всё сильнее, рвалась внутрь, пыталась разбить стекло, которое никак не разбивалось. Её хватали, пытались успокоить, она вырывалась и опять падала, приникала к окну, билась в истерике на боку развороченного автобуса.
Обрывки чьих-то слов доносились до неё издалека сквозь сдавивший голову тёмный туман.
Одна фраза отчего-то запомнилась Вере особо. Высокий мужской голос растерянно повторял:
— Как же так, мы же здесь вчера проезжали, и всё было нормально…
И через паузу опять:
— Как же так, мы тут только вчера ехали…
И снова:
— Как же так?..
Глава 45
ПИСЬМА
В начале августа зарядили долгожданные дожди. По улицам неслись мутные бесконечные пузырящиеся потоки. Было похоже, что природа наконец-то решила ополоснуть, отмыть всю накопившуюся за тяжёлые военные годы грязь.
Надя смотрела в окно, вспоминала ливень, шедший в Дарьино в сорок первом, когда мужчины уходили на фронт. Тогда, наоборот, казалось, что стихия оплакивала уезжавших, будто знала, что люди прощаются навсегда. В том ливне бесследно растворились и Коля, и Миша, и сотни, тысячи, десятки, сотни тысяч других.
Вечером Алёша лежал в кровати, Надя, как обычно, перед тем как он заснет, сидела рядом.
Алёша всё не хотел расстаться с книжкой, он учился читать, жадно, с наслаждением переводил буквенные сочетания в разные интересные звуки.
— Мам, ещё чуть-чуть… — канючил он.
Надя улыбнулась.
— Ну, хорошо, давай.
Алёша радостно перевернул страницу, уткнулся в текст, с трудом стал складывать в буквы. Слова, однако, из этих букв никак не возникали, всё время получалось что-то совсем незнакомое.
— К-р-о-ш-к-а-с-ы-н… — мучался он. — Что это, мам? Кы-ры-ош-кы-а-сы-ын?
Надя не выдержала, расхохоталась.
— Так это же ты — крошка сын! Это про тебя. «Крошка сын к отцу пришёл, и спросила кроха, что такое хорошо и что такое плохо».
— И что такое х-хорошо? — заинтересовался Алёша.
Последствия контузии почти уже не сказывались на его речи, только иногда вдруг чуть-чуть застревало какое-то словечко.
Надя решительно закрыла книжку.
— Хорошо — это когда ты ложишься спать вовремя. Всё, сынок, завтра поговорим. Спокойной ночи! Ложись на бочок! Давай я тебя укрою! Спи!
Она поцеловала ребёнка, укрыла его как следует, заботливо подоткнула лоскутное одеяльце. Потом зажгла настольную лампу, погасила общий свет, уселась за стол.
Тоже хотела было почитать, несколько дней назад стала перечитывать «Анну Каренину», увлеклась, как в первый раз. Но сейчас в голову ничего не лезло, так и сидела в раздумье.
Как можно объяснить крошке сыну, что такое хорошо и что такое плохо, когда она сама этого толком не знает.
Надя давно уже потеряла уверенность, что всё делает правильно. Да и вокруг постоянно происходило что-то, мешающее радоваться жизни, вконец запутывающее эти понятия «хорошо-плохо».
Например, тот же Миша Денисов. Вера, помнится, решила, что он попал в плен, а там, может быть, по каким-то причинам не назвал подлинную фамилию. Вера была уверена, что он найдётся и приедет домой после Победы. Однако в газетах ясно пишут, что все они, пленённые во время войны — предатели, и дорога им одна — под трибунал, а оттуда известно куда. Так что надежды, что Миша, даже если он и выжил, вернётся, нет никакой.
Но разве ж это может такое быть, чтобы Мишка оказался предателем?..