Звезда Тухачевского

— Итак, товарищи, несмотря на все трудности, я призываю вас и требую настроиться на решительное наступление, на коренную перестройку всей работы. Одно из самых эффективных средств в достижении победы — обход противника. Наступать не в лоб, когда неизбежны огромные жертвы, а обходить противника с флангов. Обход должен быть стремительным! Медлительные, осторожные обходы могут быть обнаружены противником и сорваны. И конечно же венец успеха — прорыв и молниеносное преследование противника. — Он немного передохнул. — Нам с вами предстоит выполнить сложнейшую, на первый взгляд, даже невыполнимую задачу: наряду с ускоренным формированием армии готовиться к наступлению. В основу наступления должен быть положен марш-маневр. Переход дивизии из расчета сорок пять — шестьдесят верст в сутки, двести верст в неделю. При таком темпе движения войска не будут сильно переутомляться и останутся вполне боеспособными. Передвижение пешим порядком надо будет сочетать с перевозкой пехоты на подводах.

Тухачевский большими пальцами обеих рук разогнал складки на гимнастерке у пояса и улыбнулся:

— На первый раз достаточно. Мне хотелось, чтобы вы не только поняли, но и разделили мои принципы. Конечно, пока что это — просто голая теория. Но грош нам цена, если мы сообща не постараемся доказать, что способны осуществить ее на поле боя. Будут ошибки, будут и поражения. Но тем энергичнее мы должны стремиться к своей цели! — Он вдруг задумался, припомнив что-то и колеблясь — говорить ли об этом вслух, и все же сказал: — У великого французского композитора Гектора Берлиоза на пути к славе вставали тысячи преград. Но всегда, когда он терпел поражения, когда ему было невыносимо тяжело, он с отчаянным упорством произносил свою самую любимую фразу: «Тысяча чертей! Я добьюсь своего вопреки всему!» — Тухачевский тут же спохватился: надо ли было заканчивать свою беседу со штабистами и вновь назначенными командирами дивизий на такой патетической ноте? И все же заставил себя добавить: — Мы тоже добьемся победы вопреки всему, надо верить в это, товарищи!

И чтобы скрыть свое смущение, торопливо распрощался и отправился на вокзал.

Штабисты пошли в дом бывшего священнослужителя обедать.

— А командарм, видать, мужик с головой, — заметил Шимупич, уплетая деревянной ложкой жиденький суп с перловкой, которую бойцы прозвали «шрапнелью». — Соображает!

— Все мы умеем говорить, да не всегда по говореному выходит, — скупо усмехнулся комиссар Мазо. Крестьянский сын, он редко обходился без шуток и прибауток. — Мелева много, да будет ли помол?

— По крайней мере, голова на плечах есть, — поддержал Шимупича начальник оперативного отдела. — Впервые слышу, как надо будет действовать. А прежние начальники знали лишь одно: «Вперед, так вашу растак!» — да научились наганом перед мордой лица размахивать.

— Перед мордой лица? — захохотал упитанный Штейнгауз. — Это ты здорово сказанул! А что касается командарма, то поверьте мне, меня, старого воробья, на мякине не проведешь — это птица высокого полета! Кто из вас про Берлиоза слыхал? Бьюсь об заклад — никто! А наш командарм и Берлиоза взял на вооружение — светлая голова!

— Вот-вот, — скептически проворчал Мазо. — Когда в бою патронов не хватит, он прикажет Берлиозом стрелять.

Штейнгауз хотел смерить его презрительным взглядом, но, поскольку его круглое, маслянистое, излучающее сплошную доброту лицо не было способно изобразить презрение, вложил это чувство в веселые слова:

— Никудышный из тебя комиссар, Мазо! Другой на твоем месте уцепился бы за такого Берлиоза, чтобы бойцов вдохновлять, а ты на что ни посмотришь — все вянет.

— Могу тебе свою должность уступить, — угрюмо процедил Мазо. — А то ты разъелся как боров, скоро ни одни весы не выдержат. И чего ты мне этого контру Берлиоза в нос суешь? — Мазо не на шутку взъерепенился. — Да ежели я к бойцам с ним сунусь, они меня знаешь куда пошлют?

— И куда же? — подзадорил его Штейнгауз, хотя ему, умудренному жизненным опытом, в данном случае ответа вовсе и не требовалось.

— А на то слово, которое из трех букв, — не чувствуя подвоха, серьезно ответил Мазо: несмотря на свое простое происхождение, он не переносил матерщины.

— Выходит, на «мир»? — Штейнгауза не так было легко поймать, как представлял себе комиссар.

— Ага, на «мир»! — осклабился Мазо под дружный хохот штабистов.

— Эх, да за такое слово я бы все свое богатство отдал, — мечтательно произнес вихлястый казначей Разумов. Странно, но, в отличие от обычно сухих и молчаливых финансистов, признающих лишь голую цифирь, он был из породы мечтателей.

— Богач нашелся! — фыркнул Шабич. — Ты сперва нам жалованье отдай, скупой рыцарь!

— Обойдетесь! — весело откликнулся Разумов. — Все равно на мои бумажки с серпом и молотом вы ни черта не купите. А золотых приисков у меня нет. Вот если бы у меня золотишко было — все отдал бы за одно слово из этих самых трех букв — за «мир». Который народу Ленин обещал.