Звезда на содержании

«Дурак, – подумал Хвощинский не зло, а снисходительно. – Что ты понимаешь в искусстве интриги? Бывают у тебя светлые мысли порой, но на большее ты не способен. Ну и ладно, никогда ничего в жизни не достигнешь такой простотой: ни наследства не получишь, ни великой любви не найдешь, тем паче что ее и на свете-то нет. Человек должен твердо знать, что ему нужно. Вот я, например, совершенно точно знаю, что мне нужно разузнать, где сейчас Анюта, и нанести визит в театр, чтобы познакомиться с девицей Нечаевой».

Свейский постепенно входил в голос и пел все громче:

Из ума нейдет эта парочка,
Днем мерещится, ночью видится.
Полюби ж меня, душа-девица,
Оживи ж меня, свет мой чарочка!

Хвощинский захлопнул за собой дверь и, мгновенно забыв о Свейском, задумался о своих делах. Разузнать об Анюте и познакомиться с Нечаевой... Второе было гораздо легче сделать, чем первое. Являться самому к мадам Жужу отчаянно не хотелось. Не Данилу же посылать в разведку! Простоват малый для такой прожженной бестии, как эта дамочка! И вдруг отличная мысль пришла ему в голову. Каролина! Старуха Каролина! Она один раз сослужила Хвощинскому отличную службу – сослужит и снова. Как он мог забыть о ней?! Нет, тут без Каролины никак не обойтись!

* * *

– Слышали новость, Варенька? – Митя Псевдонимов вбежал в гримерную, которая раньше звалась аксюткинской, а теперь, после грандиозного успеха Анюты в роли Помпилии, – нечаевской.

– Какую? – оторвалась Анюта от наведения порядка на гримировальном столике. Последнее время чудеса какие-то творились в уборной: Мальфузия и Анюта после спектакля все прибирали и раскладывали по местам, а утром находили полный беспорядок что на столике, что в развешанных по стенкам на гвоздиках костюмах. Аксюткины уверяли, что ночами здесь хозяйничает особый театральный домовой, Анюте же казалось, что без участия рук человеческих здесь не обходится, но она старательно гнала от себя эти мысли. – Одну слышала уже.

– А какую вы слышали?

– Да что господин директор все выбрать не может, которую из двух пьес ради премьеры ставить, «Самозванца» или «Красавиц-дурнушек», и даже решился в храм Божий сходить, чтобы небеса знак подали.

Митя расхохотался:

– Ну, вы и выдумщица, Варвара Никитична! Горазды шутить, нечего сказать! Надо ж такое сказать – чтобы небеса знак подали!

– Да я тут ни при чем, – усмехнулась Анюта. – Это наш Блофрант говорит. Мол, если господин директор так мучается над выбором, надобно в церковь пойти и совета попросить.

– В церковь! – еще пуще развеселился Митя. – Да его оттуда кадилом! Под анафему! Стоит только вообразить!

Анюта так и сжалась. Во грехе она зачата, в мир грешный брошена, и даже спасение от греха Господь послал ей в виде греха. Актеры, лицедеи – народ если не совсем отпетый, то все же не пользующийся благорасположением благочестивого общества. Рассказывают, будто иных актрис столичных сам государь император жалует своим благорасположением, великой Асенковой даже серьги бриллиантовые подарил в знак восхищения... Да, общественное мнение в Москве и Санкт-Петербурге непрестанно делается все снисходительней к актерскому ремеслу, вот даже хоронить умерших артистов дозволяется уже в пределах кладбищ, а не за оградою, как бывало в старинные времена. Но здесь, в провинции, все пока иначе. В церкви, рассказывала Мальфузия, нужно стоять поодаль от приличных дам, даже и от мещанок и купчих. Не то могут и турнуть из храма... хотя Господь – он ведь один на всех, и нигде, никогда не видела Анюта в Писании, чтобы Спаситель отказался простереть длань свою над лицедеем. Даже такую низкую тварь, как она, остановил Всевышний на пути к смерти и даровал ей прибежище. И зря, зря она видит в той среде, куда занесло ее, новое унижение для себя! Ведь сколько добра нашла она здесь, сколько участия и сердечности! Конечно, Наденьку Самсонову никак не назовешь иначе, как ехидной злоязычной, но почти все остальные в труппе – люди добрые и бесхитростные. Мальфузия так похожа на тетушку-покойницу, Блофрант – словно отец родной, Митя Псевдонимов... ну, это вообще особая статья! Кстати, узнав, что многие актеры любят брать себе новые, звучные фамилии взамен простеньких, а зовутся те фамилии – псевдонимы, Анюта решила, будто и у Мити фамилия выдуманная, ан нет, оказалось, что и отец его, и дед Псевдонимовы были, и даже прадед, расстриженный поп. В семинарии фамилию ему дали, но это была единственная память о его благочестивом прошлом, потому что он сбежал в бродячую труппу.

– И с тех пор так и пошло, – вздохнул Митя, рассказывая об этом. – С тех пор так и повелось, что с театром наш род неразрывно связан так или иначе. Матушка сначала белье мыла для актеров, потом за художника театрального замуж вышла. Отец хотел меня от этой стези отвести, да умер рано, а матушке было меня не остановить. Плачет она над моей участью, а все же иной раз согласится: куда, мол, тебе еще с такой красотой, Митенька, голубочек мой сизый!