Звезда на содержании

– Не пойму, к чему это сложности такие, – с неудовольствием сказал Хвощинский, которому мигом вспомнились его собственные сложности в связи с осмоловским наследством, и настроение снова скисло.

– Да дяденька наш, видите ли, перед смертью спятил, – словоохотливо пояснил Свейский. – Он жил всю жизнь не то чтобы недостаточно, а вынужден был бережливость соблюдать, ну и от бережливости, видать, нажил себе язву желудочную. И вот когда доктора сказали ему, что жизни его осталось всего ничего, он возьми да и получи деньги, причем весьма немалые! Деньги эти достались ему после смерти престарелой кузины, которая всю жизнь была в него влюблена, а он оставался к ней совершенно равнодушен. Она из-за этого старой девой и осталась, что он на нее и глядеть не хотел. Дяденька, узнав об этих деньгах, которые теперь ему и не нужны были, спятил, в уме повредился – ну и решил устроить так, чтобы его наследникам жизнь тоже медом не показалась. Вот и начудесил невесть чего. А мы с Колькой страдай теперь!

– Ну, всем бы такими страдальцами быть! – хмыкнул Хвощинский, коему вспомнилась его собственная молодость, а потом и зрелость, подчиненные одной идее – сбережению чужих денег. Никто не может сказать, что он был нерадивым попечителем осмоловского богатства! – Вы оба и так богаты, живете на широкую ногу. И даже если фортуна к кому-то из вас неблагосклонна будет, обойдетесь и тем, что есть.

– Богаты, на широкую ногу... – уныло повторил Свейский. – Вся штука в том, что мы с Колькою лихо пыль в глаза пускать умеем, особенно он. Наши матушки – а они сестры – нами весьма недовольны. Решили денег нам не давать – и не дают, так что оба мы на мели вечной. Оттого Проказов и играет почем зря – ну, ему хоть везет, а я ради него просаживаю последнее, – и невесту богатую себе ищет. А я не хочу богатую невесту, я любви хочу...

– Идиот, – процедил сквозь зубы Хвощинский, как пишут господа драматурги в своих пиесах, в сторону.

Свейский обидного слова не услышал и продолжал:

– Хотя Колька – он не такой и плохой. Веселый, храбрый и не жадный ничуточки! Когда мы на театре были неделю назад, ему эта Помпилия так понравилась, что он немедля послал в цветочный ряд лакея – букетов привезти, да побольше. А чтобы Наденьке обидно не сделать, велел и ей столько же букетов купить. Невесть сколько денег просадил, зато сцена вся была цветами завалена!

Хвощинский прикинул – выходило, этот приснопамятный спектакль давался именно в тот день, когда он был занят устройством Анюты к мадам Жужу. Вот и пропустил за хлопотами событие! Наверняка Наденька обиделась, что не видела его в зрительном зале, ну и упала в объятия этого Проказова, словно перезрелый плод – в вовремя подставленную корзину садовника. К тому же Хвощинский всю эту неделю Наденьку не навещал, словно позабыл о радостях плотских. А ведь и в самом деле... то есть не совсем позабыл, конечно, он ведь мужчина в соку, однако в мыслях его денно и нощно пребывала совсем другая женщина, что его несказанно изумляло и раздражало. Прежде полагал он себя любителем петиток вроде Наденьки, напоминавших ярких экзотических пташек: субтильных, с талией – пальцами обхватить можно, с крохотною ножкою, – а нынче влекло его к совершенно иному телосложению и корпуленции...

Да что там с Анютою? Где она?!

От мыслей этих Хвощинского уже мучила изжога, и, чтобы отвлечься от судорог желудочных, он повернулся к Свейскому:

– Стало быть, вы на том спектакле присутствовали? Что ж там такое приключилось, о чем все говорят? Что такого сделала эта Помпилия или как ее там, что госпожу Самсонову переиграла?

– Да изволите ли видеть, – давясь от смеха, сообщил Свейский, – почти ничего не сделала, кроме как роль переиначила.

– То есть как это? – вытаращил глаза Хвощинский, знавший от своей любовницы о весьма пиететном, трепетном, можно сказать, отношении актеров к текстам ролей, особенно если в зале находился автор. Автор же «Оливии и Помпилии» был местный, N-ский, от него случившееся утаить было никак невозможно, так что вполне мог случиться скандал, и нарушительнице предъявлен был бы штраф.

– Да очень обыкновенно, – пожал плечами Свейский. – Вы прежде пиесу эту смотрели?

– Да имел случай, – кивнул Хвощинский с некоторой толикой презрения, с какой полагалось отзываться о произведениях местных авторов и творчестве местных театров, игре местного оркестра et cetera et cetera. Презирать своевсегда было в России бонтонно, ну и провинция сему правилу слепо следовала, не учитывая, что в обеих столицах в моде нынче сделался местный патриотизм, то есть Петербург выхвалял свое и косоротился от московского, Москва – от петербургского, а обе столицы вместе – от провинциального. Ну а провинция презирала себя!

– Ну, коли так, должны помнить, что прежде Помпилию эту несчастную выставляли сущей камчадалкой.