Зверь в Ниене

— Глумной Тойво вожделел Айну Малисон и собрался вершить насилие, но она стала сопротивляться. За время службы фогтом в Нюрнберге я видел великое множество лихо заплетённых побуждений, которые двигали людьми, ведя их к краю бездны. Навести язык дурака на что-то похожее оказалось достаточно легко, не вызывая подозрений у дознавателя.

— Ты и про священника ухитрился обосновать?

Карл-Фридер Грюббе желчно хмыкнул.

— Отец Паисий заподозрил его и однажды предложил покаяться, после чего Тойво не замедлил подкараулить попа в храме ночью.

— Дурачок сумеет это подтвердить?

— Сорок марок серебра штрафа за каждое нераскрытое убийство, а их восемь вместе с плотником, — напомнил юстиц-бургомистр. — Мы должны отчитаться перед генерал-губернатором во что бы то ни стало, любой ценой.

— Цена головы Тойво, — признал Клаус Хайнц. — А я бы и пеннинга не дал за Глумного.

Я ОБВИНЯЮ!

На слушание по делу Тойво Саволайнена в ратушу стащили все скамьи из «Бухты радости» и половину из «Медного эре» — столько вместилось в зал. Люди победнее толпились вдоль стен и в проходе. Съезжались мужики и бабы из дальних деревень, оставив скотину на детишек, благо, зима позволяла отрываться от хозяйства. Все хотели посмотреть на дьявола во плоти. Столь великого развлечения в Ниене от сотворения мира не было.

Судья Иеремиас Магнуссон не ожидал такого столпотворения. В ратуше образовался истинный Вавилон — шведская, германская, финская, карельская, водская, ижорская, славянская, датская и голландская речь звучали разом. Даже моряки, отставшие от корабля и севшие на мель в бордингаузе, упросили хозяев, к которым нанялись в батраки, отпустить на погляд и нашли понимание. Теперь эта пёстрая толпа покачивалась в зале собраний как великое мохнатое животное. Генерал-губернатор строго и пристально взирал на них, люди с трубками, сопящие, покашливающие, двигающие плечами и ногами, выжидательно поглядывали на него, а воздух густел от табачного дыма и незримых источений.

Судья посмотрел на Гюленштерну. Генерал-губернатор властно кивнул.

— Введите обвиняемого, — приказал судья.

Поджидающий у двери на лестницу Уве мышью шмыгнул на второй этаж.

Затопали шаги. Ровно и грузно — каблуки мушкетёров — и вразнобой, выдавая сильную хромоту, шаркали лапти подсудимого.

Когда конвой ввёл скрюченного Тойво, зал загудел. Кто слал ему приветствия, кто проклятия, кто доставлял то же самое своим соседям, но, в основном, беззлобно. Хоть сатана, а свой. Больше радовались, что представление началось.

Первым делом, судья вызвал свидетелей и потерпевших. Опрос начали с самого главного — с Егора Васильева Малисона.

Карл-Фридер Грюббе и Клаус Хайнц сидели рядом со столом обвинения и внимательно наблюдали за ним.

Губернаторский судебный стряпчий поднёс Евангелие, чтобы привести к присяге.

В первом ряду сидела Анна Елизавета Стен фон Стенхаузен с дочерьми Рёмундой Клодиной по левую руку и Марией Елизаветой по правую, рядом с женою приютился юнкер Якоб Конов. В начищенных ботфортах, новом камзоле с галунами и парадной, украшенной серебром шпагою он выглядел как любимая игрушка богатой девочки. За ними, на скамье второго ряда торчал как бревно Хильдегард Тронстейн.

Малисон пошарил глазами и нашёл Ингмара Тронстейна в проходе возле дверей. То ли запоздал, возясь с лошадьми, то ли места среди господ кучеру не было.

Ингмар впился в него глазами, и Малисон ответил ему пронзительным взглядом.

Когда торжественная клятва была принесена и судья приказал рассказывать, как было дело, Малисон расцвёл.

— Я обещал говорить чистую правду и в том клянусь! — Малисон поднёс руку ко лбу, груди и плечам, но не так, как делают лютеране.

Он понимал, что может в одночасье свалить всё нажитое в Ниене доброе имя со всем добром вместе как телегу в овраг, но согласиться с перекладыванием вины на непричастного под ликование настоящего убийцы, да и упускать случай разделаться со Зверем по Закону купец не мог.

— Я знаю, кто убийца моей жены и моих детей. Я знаю, кто убийца моего работника Яакко. Я знаю, кто покушался убить меня вместе с Яакко и это, Бог свидетель, не Тойво Саволайнен! Это не он зарезал Уту, столкнул с крыши плотника Ханса Веролайнена, оставив вдову с сиротами. Не он со звериной жестокостью заколол ножом настоятеля храма Спаса Преображения отца Паисия. Не Тойво Саволайнен, сын Валттери Саволайнена!

И Глумной Тойво расхохотался на весь зал смехом злым и порочным. Смехом одержимого бесом.

Малисон понял, почему Тойво нравился Линде.

Он осознал, почему Линда нравится ему.

Он догадался, почему и завтра зло будет торжествовать в Ниене.

И в мире.

Тогда он развернулся и, воздев руку, провозгласил во всеуслышание:

— Я обвиняю! Я требую справедливого суда! — сейчас Малисон чувствовал себя полноправным бюргером Ниена и подданным королевы Кристины. — Я требую отмщения!

Рука его оборотилась в задний конец судебного зала, к дверям.

— Вот убийца, которого следует наказать.

Палец был уставлен на Ингмара.

— Это Ингмар Тронстейн, сын управляющего поместьем Бъеркенхольм!

Все обернулись к нему и отодвинулись от Ингмара.