Зверь в Ниене

— Ута водилась с молодым кучером из усадьбы герр Стена, — объяснила она необычайно внятно, словно успокаивая себя. — Что ей мой Тойво?

ЗВЕРОТВОРЕЦ

Вёз Петрович. Сани с молодою башкиркою резво гнали на остров Бъеркенхольм. Клаус Хайнц морозил нос, сожалея, что никак на ходу не разжечь трубочку, однако находил много хорошего в огромных ботфортах, набитых сеном, — ноги в них совершенно не мёрзли. Накрытые овчиною полостью, они сидели с юстиц-бургомистром и не бедствовали — уши согревал напудренный шерстяной парик.

— Не говори, Унехт, ничего, — как камни выпадали приказания изо рта Грюббе. — Я буду сам с ним или с ними со всеми разговаривать. Ты будешь говорить, когда я разрешу.

— Да, Калле.

— Мы не будем ничего отрицать, — продолжил юстиц-бургомистр. — Если что, мы сами расскажем.

Клаус Хайнц торопливо кивнул.

— Если я прикажу, стреляй первым.

— Да, Калле, — Клаус Хайнц вздрогнул, но не от холода. — А потом? В усадьбе два драгуна.

— У нас полно оружия, — пробурчал юстиц-бургомистр и заверил: — Мы здесь с тобой — Закон.

— Это пока в нас не начали стрелять, — робко возразил Хайнц. — За ними стоит вся конница Ниеншанца и, скорее всего, весь гарнизон.

— Не ной! — отрезал Карл-Фридер Грюббе. — Мы здесь власть.

— Но ведь они — королевские, а мы даже не в пределах Ниена…

— Ты можешь не ныть? — спросил Грюббе. — Мы вернёмся в город раньше, чем кавалерия прискачет на мызу.

— А потом?

— Отсидимся в ратуше. Договоримся с подполковником Киннемондом, что наше дело решит генерал-губернатор. Это если дойдёт до стрельбы. Но мы обойдёмся без применения оружия, — заверил юстиц-бургомистр. — Мы едем поговорить. С глазу на глаз вообще-то. Постараемся не ставить в известность фру Анну Елизавету, если такое получится.

— Дворня ей сразу скажет, будь уверен, Калле. В усадьбе тихо и скучно. Фру и сама нас первой заметит. Как бы не пришлось объясняться пред нею.

— Объясним. Мы ведём убийство, цепь убийств, и ничьи показания лишними не будут. Ты уже обедал у неё с Сёдерблумом, а теперь приедешь со мной. Отобедаем, если пригласят. Но с управляющим — наш разговор.

— Кем бы он ни был, — мотнул морозною своею мордою Клаус Хайнц.

С реки конёк бодро втащил сани на мыс. Снега нападало много, полозья вязли, но молодая башкирская кобылка, отбывающая в Ниене первую зиму и оттого не загрустившая, взрыла копытами белую целину и вынесла к дороге. Многочисленные ноги, копыта и разной ширины полозья оставили на ней глубокий след. Дорогой пользовались. Поместье жило полной жизнью.

В конце белого поля темнела подъездная аллея и стены мызы с людскими и службами. Заметённые снегом крыши на фоне полей терялись, и дома выглядели как разбросанные по сугробам великанские короба. Только медный флюгер в виде кораблика со стрелой ярко сиял в небе. Издалека он казался большой путеводной звездой и, наверное, был отмечен в голландской лоции.

— Они действительно не знают? — Клаус Хайнц принялся растирать щёки. — Не верю. Они годами сидят взаперти и смотрят друг на друга. Должны знать.

— Ты недооцениваешь людскую глупость, особенно, когда её поддерживает страх. Они могут догадываться. Они могут даже наблюдать, но старательно закрывать глаза на отдельные поступки. Напуганные люди будут убеждать себя и окружающих, что этого нет, а если есть, то нечто другое.

— Они подобны бродящим во тьме, познающим мир наощупь, пока свет не изумит их, — пробормотал Хайнц и потёр онемевший нос.

— Скоро приедем и поговорим, — утешил Грюббе, впереди сделались различимы отдельные стволы аллеи.

Хайнц некоторое время ёрзал молча, тревога снедала его. Он снова не выдержал:

— Что мы должны делать Калле? Мы могли бы закрыть глаза, не будь запрос отправлен в риксканцелярию.

— Если бы Хильдегард Тронстейн нас не запугивал. А теперь у него шансов нет, — прорычал Грюббе. — Или он падёт под мечом палача, или мы.

— Меня повесят, — упавшим голосом сказал Клаус Хайнц. — Я — не высокого звания.

— Ты в этом смысле? Повесят, конечно, — обронил юстиц-бргомистр. — Это пока ты полон сил, тебе не всё равно, а после дознания и суда, когда дойдёт до исполнения приговора, тебе станет безразлично, вздёрнут или обезглавят, лишь бы поскорей закончилось.

— Это просто смешно! — воскликнул Хайнц. — Легко тебе шутить, Калле.

— Сколько я таких видел, — снисходительно отпустил Карл-Фридер Грюббе, и тут сани приехали.

Петрович выбрался из-под извозчичьего кожуха, постучал кнутовищем по воротам: «Открывай!»

Где-то далеко хлопнула дверь. Заскрипела по морозному снегу ковыляющая походка.

Старческий голос спросил по-русски:

— Кто ты есть?

— Господа из ратуши пожаловали к герру Тронстейну, — бодро объявил Петрович.

— А-а, — с заметным облегчением протянул старик. — Хозяйка-то уехали, а энтот дома.

Застучал смёрзшийся в камень брус. Воротина медленно отворилась. Петрович помог откинуть другую. Дед в зипуне и со свисающими из-под шапки седыми волосами до плеч отошёл с дороги, придерживая непокорную створку. Петрович забрался в сани и лихо подвёз к крыльцу господского дома.

— Нам туда, Калле, — указал на флигель Клаус Хайнц.