Зверь в Ниене

Ленсман как герой дня стал рассказывать о нравах южного края своего участка, где жили славяне, ингрекоты и ваддиаляйсет. О ложкарях в Купсила-бю и пьяных драках на ложкарных ножах. Как били по морде со всего маху, ломая кости, раскраивая носы. И это в лучшем случае, потому что могли взять ниже и попасть по шее.

— Располосовать от уха до уха, — показывал ленсман. — И кровь брыжжет.

— Как на скотобойне, — дополнил бургомистр Грюббе.

Королевский фогт скривился.

— Да, вот так — фонтаном, фщух! — разошёлся Игнац Штумпф. — Только брызги во все стороны.

Пер Сёдерблум поджал губы, как будто удерживал кое-что вещественное внутри себя, а не только слова осуждения.

— Брызги, должно быть, далеко летят, — ни к кому не обращаясь, вслух подумал Клаус Хайнц.

— Здоровенные, как сопли! — ленсман знал, о чём говорит. — И липнут. Ничем не отмыть следов.

Сёдерблум позеленел, но был не в силах разомкнуть уста, чтобы взлетевшее возражение не забрызгало окружающих, к вящему позору королевского фогта.

Карл-Фридер Грюббе отвернулся и ухмыльнулся.

Генрих Пипер слушал с весьма заинтересованным видом.

— Кровь в таких случаях должна изрядно заляпать убийцу, — крайне серьёзно рассудил Клаус Хайнц. — Столько не замыть даже под проливным дождём. Убийца должен был сменить одежду. Мы должны расспросить кабатчика, в том ли наряде вернулся к нему бродяга Фадийка.

КНИГА ИОВА

Малисон проснулся на своей широкой кровати с чувством незнакомого, но мягкого и основательного тепла. Под боком, положив руку ему на грудь, негромко храпела Аннелиса.

— Простигосподи, — одними губами вымолвил купец и подумал, что от Айны тепло исходило нежное, но… упругое, что ли, как от кошки или иного зверя. Было с чем сравнить — кошка Душка лежала в ногах поверх одеяла. От Аннелисы тепло исходило другое, как от доброй бабы.

Человеческое.

— Богородица, помилуй мя грешного, — прошептал по-русски купец, застыдился, что просит за такой грех заступничества у Божией Матери, и немедленно поправился: — Господи, Иисусе Христе, помилуй мя грешного. Слаб я, и не ведаю что творю в пьяном безобразии.

Аннелиса перестала храпеть. Купец покосился. Служанка не открывала глаза, но Малисон понял, что она пробудилась.

Он поспешил нагнать на себя суровости.

— Спишь? — толкнул её локтем.

— Не сплю, голубь, — пробормотала Аннелиса.

— Вставай, к скотине пора.

Причмокивая, Аннелиса перевернулась на спину, раскрыла раскосые глазки и спросила:

— Не хочешь ли чего ещё?

— Я жить хочу, — ответил Малисон. — Иди, растапливай печку. Бог в помощь.

Аннелиса перелезла через него с неожиданным проворством.

«А сильна баба!» — подумал Малисон.

Когда она вышла, он полежал ещё немного, ворочая головой, прислушиваясь к себе. В ушах малость пошумливало, но почти неслышно. Он сел на постели. Голова не кружилась, но была тяжела. Тогда он откинул одеяло, опустил ноги на коровью шкуру и посмотрел на подушку. Там расплылось кровавое пятно. Не слишком большое, впрочем. Он осторожно потрогал голову. На затылке чувствовался желвак засохшей крови. Посмотрел на пальцы, понюхал. Пальцы были чистые.

Под божницей теплился огонёк. Малисон помнил, как вчера наливал лампадного масла. Он встал и, как был босый, подошёл к иконам и стал молиться.

— На помощь Твою уповаю, Господи, — повторял он, не уточняя, к чему именно помощь и в чём она заключается, да и не думал об этом.

Думал купец о будущем.

Вчера Аннелиса натопила баню, и они парились.

И соседи видели, как они вместе ходили.

— Грех это. Как есть грех, — проговаривал про себя купец, истово крестясь.

Однако же баня принесла ему умиротворение, очистила от скорбей, сняла гнёт.

Он всегда обходился хорошо с Аннелисой и она в трудный час не оставила его.

Помощь приходила сама.

Может, заслужил?

* * *

Он пришёл в лавку раньше всех. Отпер замок, поставил засов на землю, отворил дверь. Всё было в целости и сохранности, только пришлось поправить стоящие у входа ящики с кларетом. Малисон внимательно рассматривал свой магазин и даже удивился, что при таком сотворённом злодействе ничего не побито и почти не сдвинуто со своего места. Уцелели даже деньги, бывшие при Яакко. Душегуб приходил в лавку не для грабежа.

Там, где лежал зарезанный работник, чернела лужа с тёмно-красными сгустками, растрескавшаяся, как пустынная земля. Это было всё, что осталось от Яакко. Бобыль ушёл, будто и не жил на земле. Купец стоял и смотрел на пятно, спрашивая себя, почему не испытывает никаких чувств, даже жалости. Неужели бобыль не заслужил? Заслужил. Это он сам зачерствел, словно дьявол убил и его немножко, отрезав и унеся часть души. Это не мог сделать простой человек, уверился Малисон. Это было зло превыше силы человеческой.

Он хотел вызвать у себя жалость к Яакко и даже попробовал думать о зарезанных же Пере и Ханне, но понял, что не горюет и о них, и, напугавшись такого бессердечия, постарался не вспоминать о жертвах вовсе, а занять себя какой-нибудь работой.