Зверь по имени Кот

Тики-так, тики-так, тики-так… Перестук вагонных колес разбивал хрупкие мысли на мелкие осколки. И постепенно из этой сумбурной мозаики начали складываться буквы, затем слоги, и в конечном итоге появилось само слово — Припять.

Тинг уже знал многое о Припяти от Миколая Павловича. Но рассказы бригадира были для него не открытием чего-то нового, а повторением пройденного. Это было сродни состоянию, когда запотевшее стекло, сквозь которое видны абрисы знакомой, но давно забытой местности протирают чистой сухой фланелью.

Станционные постройки едва просматривались в густом тумане, но дальнейший маршрут уже светился в голове Тинга словно раскаленная нить электролампы…

«Что я здесь забыл? Что я делаю в этом проклятом городе?!» Тинг тупо разглядывал сильно поржавевший советский герб на крыше здания, которое казалось почти новым, живым, но на самом деле было мертвее египетских пирамид. Там хоть какая-то жизнь теплится — археологи что-то ищут, туристы щелкают фотоаппаратами, а в этой прямоугольной коробке прячется сама смерть. Она будет таиться здесь века, и возможно когда-то город будет не менее привлекательным туристическим объектом, нежели Мачу-Пикчу[7].

И однако же, нить, по которой он ориентировался и которая привела его в мертвый город, все еще была очень прочна. Она продолжала удерживать Тинга на пустынных улицах Припяти и даже подталкивала продолжать поиски. Поиски чего? На этот вопрос Тингу никто ответить не мог, разве что огромные пасюки, которые перебегали дорогу прямо под его ногами, совершенно не обращая внимания на человека.

Увы, они были бессловесными тварями и ничего рассказать не могли. Да и вообще, им не было никакого дела до двуногого прямоходящего субъекта, хотя эта гора мяса могла бы им здорово пригодиться.

Тинг пошел вдоль по улице. Асфальт был весь в рытвинах, сквозь трещины на асфальтированных пешеходных дорожках пробивалась трава, а неухоженные деревья и кустарники возле домов разрослись в настоящий лес. Тинг остановился на перекрестке возле круглой будки-киоска, похожей на гриб, когда-то давным-давно покрашенной в желтый цвет, а нынче шелушившейся ржавчиной. Ее дверь была открыта, а наверху, по окружности «гриба», просматривалась белая надпись «КВАС».

Тинга будто что-то укололо под сердцем. Он смотрел на будку, и ему казалось, что она ожила, заиграла свежими красками, что возле нее толпятся местные пацаны, а киоскерша — упитанная тетенька пятидесяти лет в белом халате, как докторша, и с рыжей «химкой» на голове — разливает по бокалам восхитительно ароматный и холодный хлебный квас.

В его душе вдруг разлилась неземная благодать, мысли стали светлыми и прозрачными, и ноги сами понесли Тинга к подъезду девятиэтажного дома, отделанного мелкой кафельной плиткой белого цвета. Он долго поднимался по лестничным маршам на шестой этаж, останавливаясь на каждом из них; и не потому, что устал, отнюдь, — легкие и сердце Тинга работали как хорошиесы. Просто ему хотелось подольшепроцессом узнавания.

Все двери квартир шестого этажа оказались распахнуты настежь. Точнее, распахнута была лишь одна, остальные просто выломаны или сорваны с петель. Ноги сами понесли Тинга в трехкомнатную квартиру. Она была почти пуста: кто-то вынес мебель и вырвал, что называется, с мясом, чугунные радиаторы. Квартирные мародеры не погнушались умыкнуть даже кафель, которым были обложены стены кухни. А те плитки, что не смогли снять, они просто разбили.

Тинг растерянно стоял посреди комнаты, которая когда-то была-детской. О ее предназначении говорили сильно полинявшие от сырости голубые обои, часть которых валялась на полу, а часть еще держалась на стене, свисая уродливыми лохмотьями. На обоях были отпечатаны слоники, белочки, жирафы и различные растительные элементы. Кроме того, в углу детской стояла этажерка, а возле нее, в рамочке под стеклом, висело на стене написанное от руки старательным детским почерком расписание уроков.

Теперь Тинг был совершенно уверен, что это его квартира, его комната. Так же, как и в случае с киоском, где продавали квас, проснувшиеся воспоминания начали дорисовывать в воображении недостающие элементы интерьера: справа появилась кровать с домотканым украинским ковриком (дорожкой) на полу, возле окна — письменный стол, а на нем глобус, ближе к двери — платяной шкаф, под потолком появилась примитивная люстра (три конусообразных рожка голубоватого стекла) — кто-то невидимый щелкнул выключателем, и она зажглась.

Дорожка, превратившаяся в грязную тряпку, валялась на полу возле разбитого окна вместе с расколотым надвое глобусом. Остальная мебель отсутствовала. В воспоминаниях Тинга она была совсем новой, импортной, очень добротной. Неужели кто-то позарился и на нее? Ведь от радиоактивности мебель должна была едва не светиться.

Впрочем, Тинг тут же вспомнил сорванные радиаторы центрального отопления и сокрушенно покачал головой — человеческой жадности и глупости нет пределов…