Зулус Чака. Возвышение зулусской империи

– Эй, король, ты погубил свою страну. Кем ты собираешься править? Или думаешь создать новый народ? Неужели все должны умереть только потому, что умерла твоя мать? Сензангакона тоже умер. Но никто тогда не делал того, что сейчас делаешь ты. И твой дед Джама тоже умер. Но и тогда ничего такого не делалось. Ты погубил свою страну. В ней поселятся другие короли, ибо твои люди помрут с голоду. Никто не пропалывает поля, никто не доит коров. Их будут доить те короли, которые станут обрабатывать твою землю. Потому что твой народ больше не ест, женщины не беременеют, скот остается недоенным. Что до меня, о король, то я скажу тебе: «Ты так же мертв, как твоя мать. Положи камень в свой желудок (возьми себя в руки, приободрись). Это не первый случай, когда в стране зулусов кто-то умирает».

Чака сбросил с себя оцепенение, созвал советников и стал укорять их:

– Какой с вас толк? Разве вы говорили мне, чтобы я положил камень в желудок?

Гале же он подарил несколько голов жирного скота в благодарность за хороший совет. Кроме того, он разрешил Гале и его взрослым домочадцам надеть головное кольцо. Эта льгота означала освобождение от действительной военной службы с правом жениться и обычно предоставлялась только особо отличившимся полкам и их командирам.

Таким образом, лед озлобленности Чаки наконец треснул и затем быстро начал таять. Король отменил стеснительные запреты на питание, что автоматически открыло шлюзы целому потоку даров, хлынувшему в казну Чаки со всех концов его страны.

Однако Чака продолжал горевать. Призрак приемного отца – Мбийи – продолжал тревожить его сон. Теперь Мбийя предупреждал его о том, что все женщины гарема обманывают его. И он задал вопрос:

– Что мне делать с этими гнусными развратницами?

– Убей их, – ответили советники.

Король удалился из своего крааля, но вскоре тайно вернулся и приказал страже оцепить гарем. На месте преступления было застигнуто восемьдесять пять воинов со своими избранницами. Некоторых мужчин до смерти забили палками. Других удушили вместе с женщинами. На этот раз народ поддерживал Чаку, ибо закон наказывает супружескую измену смертью.

Зато другая бойня вызвала, вероятно, больше ужаса, чем одобрения. Некоторые из младших у-диби, находившиеся при дворе, стали подглядывать, когда король ласкал девиц в своей хижине. Их предупредили, что такие поступки караются смертью, но виновные всякий раз ускользали от стражи, смешавшись с толпой друзей. Об этом доложили королю.

– Убейте их всех, – сказал Чака, – всех до одного, и тогда я обрету покой, а смерть их послужит уроком другим. Мальчикам размозжили черепа.

Одна из женщин гарема родила ребенка. Беременность и роды были скрыты от короля, и он узнал о случившемся, когда ребенку исполнилось уже шесть месяцев.

– Итак, этот ребенок считается моим? – спросил король у матери.

– Да, о король! – ответила женщина дрожащим голосом.

– Не скажешь ли ты мне, когда я спал с тобой, чтобы это могло произойти? – очень тихо спросил Чака.

– Это было давно, – ответила она еле слышно.

– Можешь ты припомнить какие-нибудь подробности? Например, кто из других женщин находился с нами в хижине?

Ответа не последовало.

– Ты прекрасно знаешь, что мы с тобой только немного побаловались. От этого ты никак не могла забеременеть. Что ты скажешь?

Женщина молча уставилась в землю.

– Многие из вас развратничают со сторожами и воинами. Некоторые из тех, что поглупее, беременеют, а затем пытаются подкинуть мне чужого ребенка[131]. Ты тоже так поступила. Будешь отрицать?

Несчастная ничего не сказала.

– Говори! – заревел Чака, но она застыла в молчании.

Тогда, совершенно потеряв самообладание, Чака схватил ребенка за ноги, размахнулся и размозжил ему голову, ударив ею об пол.

Несчастная мать оцепенела от ужаса. По знаку короля палач и ей раздробил палицей череп.

Однажды Чака спросил человека, приговоренного к смерти за нарушение правил о трауре:

– Что хорошего оставляешь ты на земле?

– Могучий Слон, – ответил тот с приличествующим случаю тактом. – Я оставляю своего короля. И еще я оставляю ребеночка, который только начинает улыбаться, и телка, который начинает резвиться. Услышав это, Чака растрогался и приказал отпустить осужденного.

После смерти матери Чака проводил много часов в обществе одной Пампаты. В своей обычной спокойной манере она не столько словами, сколько молчанием и слезами упрекала его за лишние казни.

– Ты одна, Пампата, искренне горюешь по моей матери, которая «ушла вниз», – сказал он ей однажды.

– Я горюю, потому что знаю: она несчастна из-за этих жестоких казней, которые, конечно, наполняют ее сердце ужасом.

– Ты говоришь верно, но я был болен. Боль в моем сердце уступала только боли в голове, которую сверлили мозговые черви.

– Ты больше не болен и все же убиваешь людей за то, что они недостаточно низко склоняются перед тобой или не подползают к тебе на брюхе, как побитые псы. Было время, когда весь народ любил тебя, теперь же ты внушаешь только страх.