Зубы дракона

Коп показал им, как размещать инструменты под рукой, чтобы работать как можно эффективнее, потому что в течение дня каждый студент откладывал молоток и зубило и брался за кисть, а потом снова – за молоток и зубило во всевозможных комбинациях сотни раз. Левши держали зубила у правой руки, а кисти – слева.

– Эта работа утомительнее, чем вы ожидаете, – сказал Коп.

Так и было.

– У меня болят пальцы, болят запястья, болят плечи, колени и ступни тоже болят, – сказал Джордж Мортон спустя первые несколько дней.

– Уж лучше у тебя, чем у меня, – ответил Каравай.

Когда кости спускали в лагерь, Коп раскладывал их для контраста на темном шерстяном одеяле и пристально смотрел на них, пока не замечал, как они связаны друг с другом.

В конце июля он объявил о новом утконосом Hadrosaurus, неделей позже – о летающей рептилии. А потом, в августе, они нашли Titanosaurus[42] и, наконец, зубы Champsosaurus[43].

– Мы находим замечательных динозавров! – ликовал Коп. – Замечательных, удивительных динозавров!

Работа оставалась изматывающей, изнурительной, иногда опасной. Во-первых, масштаб ландшафта, как и на всем Западе, был обманчив. Утес, выглядевший маленьким, во время подъема оказывался в пятьсот или шестьсот футов высотой. Карабкаться по отвесным осыпающимся поверхностям, работать на полпути к вершине, сохранять равновесие на склоне было крайне утомительно.

То был странный мир: часто, работая на этих огромных каменистых откосах, люди находились так далеко друг от друга, что едва видели один другого, но благодаря царящей вокруг тишине и изогнутым утесам, игравшим роль гигантских воронок, могли вести внятные беседы, не повышая голос громче шепота, несмотря на непрерывные звуки раскатистых ударов и негромкого звяканья молотков, бьющих по зубилу, а зубила – ударяющего по камню.

Случалось, что глубокое безмолвие и одиночество становились гнетущими. Особенно после того, как кроу снялись со стоянки, студенты стали тревожно сознавать тишину.

И Штернберг оказался прав: в конце концов хуже всего на пустошах была пыль. Крайне едкая, она вздымалась с каждым ударом кирки или лопаты; жгла глаза, щипала в носу, запекалась на губах и вызывала приступы кашля; жгла незажившие порезы, покрывала одежду и вызывала раздражение на сгибах рук и ног и под мышками; скрипела в спальных мешках, припорашивала еду, делая ее горько-кислой, и сдабривала кофе. Ветер шевелил пыль, и она сделалась постоянной силой, отличительным свойством этих суровых и грозных мест.

Руки, которыми приходилось делать все, особенно выкапывать окаменелости, вскоре стали ободранными и мозолистыми, и пыль щипала каждую трещинку. Коп настаивал, чтобы люди тщательно мыли руки в конце дня, и раздавал маленькие порции желтоватого смягчающего средства для втирания в ладони и пальцы.

– Пахнет скверно, – сказал Джонсон. – Что это такое?

– Очищенный медвежий жир.

Но пыль была повсюду. Никакие испробованные ими средства не срабатывали. Банданы и повязки на лице не помогали, поскольку не могли защитить глаза. Каравай соорудил навес, чтобы попытаться прикрыть от пыли свою стряпню, но на второй день навес сгорел.

Некоторое время они жаловались друг другу, а потом, после второй недели, больше ни о чем таком не упоминали. Это походило на заговор молчания. Больше они не будут говорить о пыли.

Как только хрупкие кости выкапывали, их следовало спустить вниз на веревках – трудный, кропотливый процесс. Одна промашка – и окаменелости выскользнут из веревок, закувыркаются вниз по склону и рухнут на землю, сломавшись и утратив всякую ценность. В таких случаях Коп становился желчным, напоминая, что окаменелости «залегали миллионы лет в идеальном месте, в замечательном состоянии, дожидаясь, пока вы уроните их, как идиоты! Идиоты!»

Подобные горячие речи привели к тому, что студенты нетерпеливо ожидали, когда же сам Коп совершит какую-нибудь промашку… Но такого никогда не случалось. Штернберг в конце концов сказал, что, «если не считать его характера, профессор идеален, и, похоже, лучше это признать».

Но скала была хрупкой, и время от времени окаменелости ломались, даже когда с ними обращались со всевозможной осторожностью. Больше всего огорчало, когда они ломались спустя дни или недели после того, как их спускали на землю.

Именно Штернберг первым предложил решение проблемы.

Выехав из форта Бентон, они привезли с собой несколько сотен фунтов риса. По мере того как тянулись дни, становилось ясно, что весь рис они никогда не съедят.

– По крайней мере в таком виде, в каком его готовит Вонючка, – проворчал Исаак.

Вместо того чтобы выбросить рис, Штернберг сварил его до состояния студенистой пасты, которой полил окаменелости. Благодаря этой оригинальной технологии окаменелости стали смахивать на снежные блоки – или, как выразился Штернберг, на «гигантские печенья». Но, как ни назови, паста обеспечивала защитное покрытие. Окаменелости больше не ломались.

Вокруг костра