Зовите меня Ада

Она трясла маленького Артёмку, а головка его с прилипшими к лобику мокрыми кудряшками болталась на плечах, как тряпичная. Губы и нос всё больше синели. Жизнь уходила из него.

– Мама! – бросилась Ада к ней, – Отдай, я смогу, я верну его, пожалуйста! Время уходит!

– Уйди, тварь! – мать посмотрела на неё так, что Ада застыла на месте.

Дед и отчим пытались привести Артёмку в чувство, но ничего не получалось. Дед побежал в сельсовет, вызывать скорую. А мать всё рыдала, заламывая руки, и каталась по земле возле сына. Когда же стало понятно, что всё кончено и надежды нет, мать с перекошенным лицом пошла на Аду, схватив с земли мотыгу.

– Убью, – шипела она страшным сиплым голосом, вращая красными, как у быка, глазами, – Убью тварь. Это ты убила его. От зависти, что его я больше любила. Отчим подскочил к ней и выхватил мотыгу, скрутил ей руки, хотя и сам находился в состоянии транса, но, однако же, он понимал, что Ада не могла такого сделать, и осознавал сквозь пелену горя, что всё это страшная трагическая случайность.

– Проклинаю тебя! – плюнула мать в лицо Аде, – Проклинаю тебя навеки!

Дальше Ада не помнила ничего. Ни скорую, ни уколы, которые ставили всем, ни безуспешные попытки медиков реанимировать Артёмку, ни последующие похороны и месяцы, потянувшиеся вослед. Мать начала пить. Отчим, не выдержав, ушёл. А Аду забрал к себе дед. Благо, в деревне была школа. В неё Ада и пошла в седьмой класс, да так и осталась после жить у деда, единственного человека, который был ей дорог на этой земле. Именно тогда, после материнского проклятия и пришла к ней впервые Тьма…

Глава 24

В тот хмурый осенний день Ада возвращалась из школы домой. На улице было стыло и пасмурно, и деревенская дорога, вся в ухабах и яминах, была покрыта лужами, в которых плавали пожухлые жёлтые листья, облетевшие с берёз. По утрам лужи уже замерзали и покрывались серой ледяной корочкой с белыми веточками узоров. Ада водила по ним пальцем, рисовала, повторяя контуры, и ей казалось, что в толще льда распускается неведомый, дивный сад.

Внезапно она услышала чей-то сдавленный стон. Ада посмотрела по сторонам, не понимая, откуда доносится звук, и тут увидела возле калитки бабу Дуню. Та склонилась над плетнём, схватившись одной рукой за калитку, а другой за грудь, и медленно оседала на землю. Ада тут же подскочила к старушке.

– Баба Дуня, здравствуйте! Что с вами? Вам плохо?

– Ой, доченька, плохо, плохо…

– Давайте я вас в дом провожу, скорую вызову сбегаю?

– Спасибо, милая, помоги, ой, мочи нет… Жжёт как, вот здесь, в груди, огонь горит… И прихватило как резко, нерву зажало что ли…

Но Ада, вдруг, словно насквозь, увидела грудь старушки и поняла – это сердце. Мышечный мешочек, размером чуть больше старушкиного кулака, пульсировал и пытался изо всех сил протолкнуть кровяной сгусточек, что встал в одном из сосудов-трубочек и перекрыл ток крови. Но ему не хватало сил, сосуд был узеньким, каким-то шершавым изнутри, покрытым чем-то жёлтым, словно старая канализационная труба ржавчиной. Кровяной сгусток зацепился, осел на этой «ржавчине» и не мог пройти. Часть сердца, которую питал этот сосуд, выключилась из работы и начинала отмирать.

Ада подхватила бабу Дуню под ручку и повела в избу. Там она уложила старушку на тахту и стянула с неё калоши.

– Времени нет, скорая не успеет приехать из города, – судорожно думала Ада, – Что же делать?

– Ой, детонька, что-то мне совсем плохо, помираю я, – застонала баба Дуня, – Ой, сердце это болит, чую, а не нерва. Конец мой пришёл, видать.

– Да вы что такое говорите, баба Дуня, вам ещё жить да жить! – залепетала Ада, соображая как ей помочь старушке, – Может корвалолу накапать? Да нет же, толку от него никакого не будет.

И тут, впервые после того страшного момента, когда она держала на руках своего утонувшего братишку, вновь понеслись в её голове с бешеной скоростью незнакомые слова, а губы сами принялись шептать их вслух.

– Что ты говоришь, милая? – с трудом вымолвила баба Дуня, лицо её покрылось испариной, губы и кончик носа посинели, лицо же было белее простыни, – Молитву что ли читаешь? Это хорошо, хорошо. Помолись обо мне, дочка. И когда я умру, тоже молись. Да детям моим вот что передай…

Баба Дуня вдруг замолчала и откинула голову на подушку.

– Умерла? – похолодела Ада, но губы настойчиво продолжали твердить слова, как заученный до дыр стишок из школьной программы.

Она коснулась кончиками пальцев прикрытых век бабы Дуни, чуть прижала их, затем перешла на грудь и положила ладони на то место, где находится сердце.

– Тик-так, тик-так, – тикали на стене ходики, отмеряя земное время. Полосатый Васька подошёл к дивану, встревожено замяукал, забегал кругами.

– Нет, нет, баба Дуня, живи! – выкрикнула в отчаянии Ада, и в этот момент баба Дуня сделала глубокий вдох, и, широко открыв глаза, села резко на диване. Васька тут же запрыгнул хозяйке на руки, замурлыкал громко и раскатисто, принялся тереться широкой мордочкой-репкой о её влажные ладони.

– Ох, дочка, нешто задремала я?

И тут же, опомнившись, прижала уголочек платка ко рту: