Зови меня ястребом

Яровой по обычаю оккупировал высокий барный табурет — в таком почти стоячем положении было удобнее играть. И как всегда под такую музыку вспоминалось давнее: учеба в Рязани, служба в Псковской десантной бригаде, перевод в спецназ, командировки в Чечню из Петербурга, потом из Ставропольского края; война, кровь, ранения, навсегда ушедшие товарищи… Как говорят в подобных случаях: корчило от прущего изнутри негатива. Тут бы уединиться, накатить грамм пятьсот и, погоревав, завалиться спать. А вместо этого перед ним беснуются самодовольные, пьяные рожи местной знати, не различающие звуков и не видящие на сцене ничего, кроме дразнящей женской плоти.

— Ублюдки, — все чаще цедил сквозь зубы Константин.

Он давно овладел виртуозной игрой на гитаре и ему вовсе не требовалось таращится на гриф, где пальцы левой руки сооружали замысловатые аккорды. Но сейчас приходилось против воли опускать голову, фокусируя взгляд на струнах и надеяться на сознательность девки. Или на ее стеснительность. Ведь если эта дурочка расстанется с последним элементом одежды, то местный быдломонд, с отказавшими от эрекции и водки мозгами, ринется на сцену. Как пить дать ринется!

Увы, чуда не случилось.

Где-то в третьем часу ночи, восстанавливая дыхание в «шкатулке», танцовщица вдруг всхлипнула:

— Граждане, налейте немного водки.

— Тебе же сейчас на сцену! — не поняла Наташка.

— Да… На сцену… Только теперь хозяин велит полностью раздеться…

Интеллигент Пашка тотчас засуетился, поднес рюмку. Та шарахнула, заела шоколадной конфетой, выкурила полсигареты и решительно собралась в зал…

Искоса рассматривая ее, Яровой поражался: «Совсем еще ребенок! Лет шестнадцать, максимум — семнадцать. И ведь ни одна сволочь из зала не спросит с нашего хозяина за нарушение уголовного кодекса. Ни-од-на! Хотя, присутствуют все — как на совещании по формированию районного бюджета: и начальник отдела внутренних дел, и прокурор, и глава администрации…»

По окончании перерыва девчонка сверкала у шеста голыми сиськами и потихоньку развязывала тесемки узеньких трусиков.

Ну и понеслось.

Первым на сцену вылез прокурор. Новоявленная стриптизерша включила визг и чуть не села на Пашкин альт.

До сегодняшней ночи обитавших на невысоком помосте музыкантов не беспокоили, не донимали. Случалось, что растроганный мастерским исполнением и перебравший спиртного слушатель благодарил ансамбль некой денежной суммой. Или лично (и опять же за бабки!) заказывал любимое произведение. То были приятные моменты, а к столь наглым вторжениям никто из квинтета не привык.

Прокурор уже мотался по сцене: задел плечом колки гитары, опрокинул напольный пюпитр, полез обнимать девицу.

Музыканты прекратили игру.

В наступившей тишине Яровой передал обалдевшему Павлу инструмент и коротким хуком скинул прокурора обратно в зал.

Возможно, он не сдержался, поспешил. Возможно, вообще не успел подумать о последствиях своего поступка. Или попросту наплевал на эти последствия. Но факт оставался фактом: красивый полет влиятельного пугачевского чинуши с жестким приземлением на пол вызвал секундную гробовую тишину в зале, а затем дружное возмущение. И очень скоро Костя стоял на краю подиума со свирепым выражением лица и раскидывал мощными ударами до тошноты осточертевшую публику…

Избиение «младенцев» длилось пару минут — не дольше. А последней целью стал хозяин «Седьмой мельницы».

— Ты сдурел, Яровой? Ты что вытворяешь, а?! — проорал он в ли-цо гитаристу. А, завидев согнутую в локте руку и готовый к очередному удару кулак, сбавил громкость, попятился назад: — Э! Э! ты чего?.. Только попробуй, Яровой! Я тебя сразу уволю, понял? Только попробуй!..

Это были его последние, внятные слова между двух и трех часов ночи. За ними последовал очередной полет тела.

Самые умные, как и наиболее трезвые гости, проворно покидали территорию ночного клуба. Музыканты и танцовщица поспешили в «шкатулку» — переодеться и тоже улизнуть от греха подальше. Не суетился лишь Константин. С чинной степенностью он упаковал в футляр гитару, попрощался с друзьями-музыкантами, допил остывший кофе и последним вышел на улицу.

— Что таперича делать-то будешь? — с укоризною поглаживал левый ус дядя Петя.

Подпалив сигарету, гитарист шумно выдохнул табачный дым, посмотрел на мерцавшие россыпи звезд, беззвучно засмеялся.

— Куплю в ларьке пивка и пойду домой — правосудия дожидаться.

— Пивка? Это хоро-ошее дело. Токо ты это… побольше прикупи! А самое главное — побыстрее выпей.

— А что так?

— Совет такой. Поскольку не дождесси тута правосудия — съедят они табе с потрохами. И сидеть будешь тута же — в одной из пугачевских зон. И про пиво, паря, вспомнишь нескоро. О! Вишь, уже подъехали!

Со стороны улицы и впрямь послышался шум работающего двигателя, по мощенной дорожке проплыла полоска желтого света. Скрипнули тормоза, хлобыстнули по «вороньим» бокам дверки.

— Беги! Али не соображаешь, что по твою душу идут?! — напористо зашептал дед.

Яровой поудобнее перехватил футляр, бросил окурок и затушил его подошвой ботинка, оглянулся влево-вправо.