Зов странствий. Лурулу (ЛП)

Песня кончилась. Странствующий музыкант сбросил черный плащ — под ним оказалась черная бархатная куртка, украшенная серебряными пуговицами и двумя симметричными вышивками из искристых красных и синих нитей. Теперь музыкант надвинул шляпу на лоб еще ниже — так, что она почти прикасалась к висящим пушистым усам. Сыграв четыре протяжных аккорда, он кивнул девушкам, и те спели протяжную балладу — так тихо, что слова снова нельзя было разобрать, хотя их трагический смысл был очевиден.

Баллада закончилась, разговоры в трактире затихли, и минуту-другую можно было слышать только почти беспрерывный шорох прибоя, набегавшего по диагонали на песчаный берег. Но тихо звенящие струны гитар проснулись — зазвучала новая, тихая и медленная песня, сладостно тоскующая о чем-то безвозвратно потерянном. Песня постепенно замедлялась и растягивалась, маримба умолкла, голоса превратились в еле слышные мелодичные вздохи, словно улетающие с ветром, и наступила тишина. Музыки больше не было.

Фритцен спустился с эстрады и присел на скамье в темном углу. Барабанщик тоже спрыгнул на пол. пробежал трусцой к заднему выходу и скрылся. Музыкант в черной бархатной куртке отложил гармонь, обменялся парой слов с Фритценом, сходил на кухню, вернулся с широким круглым блюдом и бросил в него пригоршню монет.

«Ага! — подумал Мирон. — Наживка на крючке, не так ли?» Будь под рукой Монкриф, он воспользовался бы таким трюком без малейших угрызений совести. Мирона осенило внезапное подозрение. Приглядевшись, он внимательно изучил внешность странствующего музыканта. Разумеется! Не могло быть никаких сомнений. Игравший на гармони бродяга, скрывавший физиономию обвисшими полями шляпы, бакенбардами и пышными усами, был не кто иной, как Проныра Монкриф!

И еще одно неожиданное прозрение тут же осенило Мирона. Три темнокожие черноволосые девушки — кто они? Когда он решил рассмотреть их получше, они уже потихоньку исчезли, одна за другой, за дверью черного входа. Но и в этом случае напрашивался неизбежный вывод! Снук, Плук и Фрук выкрасили кожу, переоделись и напялили парики — так, что их почти невозможно было узнать! Но и в таком виде они были настолько притягательны, что воображение невольно дорисовывало головокружительные картины.

Монкриф ходил от стола к столу, встряхивая звенящее монетами блюдо и в то же время вступая в оживленные непродолжительные беседы с туристами из гостиниц Сонка, находившими его исключительно колоритной личностью. После того, как блюдо пополнялось достаточно щедрыми чаевыми, Монкриф переходил к следующему столу, и процедура повторялась.

Наконец находчивый шарлатан приблизился к столу Мирона и жалобным голосом произнес: «Сударь, перед вами бедный гармонист, родившийся в семье странствующих паяцев и обреченный вечно скитаться, зарабатывая тяжким трудом на скудное пропитание! Сегодня я сделал для уважаемых посетителей салуна все, что мог, услаждая их слух голосами очаровательных певиц. Наши благородные усилия заслуживают вознаграждения, и мы от него не откажемся. Проявите щедрость, несомненно присущую такому ценителю музыки, как вы! Не скупитесь! Черпайте обеими руками из карманов, полных монет — пусть прольется золотой дождь благодарности!»

Мирон бросил в блюдо одно сольдо, и Монкриф продолжил свой обход.

На веранду вышли Фрук, Плук и Снук. Они сняли парики и смыли с кожи темный пигмент — на них снова были голубые блузы с белыми отворотами и белые юбки в голубую полоску. Преображение было полным. Девушки подошли туда, где отдыхали Винго, Шватцендейл и несколько пассажиров «Гликки»; стюард и механик галантно нашли для них стулья и предложили им сесть. Через некоторое время явился и Монкриф, теперь уже в обычном костюме.

Официанты вынесли из вестибюля гостиницы длинный стол и поставили его на пляже неподалеку от очага, тлевшего в песчаной яме. Окружив этот стол стульями, они расстелили на нем скатерть и разместили на нем миски с зеленым острым соусом, блюда с караваями хлеба и свежими овощами, тарелки и столовые приборы. Монкриф спустился с веранды в сопровождении трех девушек. Фрук, Плук, Снук и их антрепренер расселись за длинным столом; вслед за ними с веранды стали спускаться другие, и вскоре за столом не осталось свободных мест.