Зов серебра

…И снова золота стало больше, оно растопило, почти полностью поглотило бирюзу. Ева не могла оторвать взгляда от этой метаморфозы, оттого, наверное, не заметила, когда все случилось. Увидела лишь взмах руки, почувствовала дуновение ветерка на своей щеке и лишь потом заметила кровь…

Кровь собиралась в Горынычевой ладони, как в чаше, а в самом центре этой чаши торчало что-то острое и ржавое. Ева не сразу сообразила, что это острое и ржавое пригвоздило руку Горыныча к деревянным перилам пристани. Нет, не пригвоздило! Это рука Горыныча со всего размаху напоролась на торчащий из доски гвоздь. Хватило одного неосторожного, но сильного взмаха.

– Господи… – сказала Ева шепотом. – Гордей, ты не волнуйся… Просто немножко потерпи, я что-нибудь придумаю…

Гера с детства учил ее никогда не давать несбыточных обещаний. А она, выходит, не усвоила, если обещает что-нибудь придумать с рукой, пригвожденной к перилам.

– Это ты не волнуйся. – Улыбка Горыныча оставалась безмятежной. На тонкую струйку крови, стекающей по ладони на манжет рубашки, он смотрел с легким интересом. – Мне не больно. Я же тебе говорил.

И это движение Ева тоже не заметила. Кажется, Горыныч просто снова взмахнул рукой. Во все стороны полетели кровавые брызги, щекам и лбу вдруг сделалось сначала горячо, а потом холодно, а Горыныч уже все с тем же интересом разглядывал гвоздь, который только что без малейшего усилия выдернул из своей ладони.

– Видишь? – спросил доверительным шепотом, от которого по коже побежали мурашки. – Совсем не больно. И никогда больно не было. Не надо за меня бояться.

Вот только Ева боялась уже не за него. Ева боялась за себя, за то горячее, а потом холодное – чужое! – что перепачкало ее лицо. Вот уж где впору заорать в голос.

Только отчего-то не оралось. Даже странно. Дрожащей, неуверенной рукой Ева достала из рюкзака упаковку влажных салфеток, как могла тщательно стерла с лица кровь и только потом осторожно положила упаковку на перила.

– Вытри, – не сказала, а просипела, мысленно удивляясь собственной стойкости и героизму.

– Ай, само пройдет! На мне, как на собаке! – Вместо того чтобы взять салфетки, Горыныч присел на корточки, сунул пораненную руку в озерную воду. Кишащую микробами воду… Еву снова передернуло. Она наблюдала за тем, как белая пена окрашивается розовым, и пыталась проглотить колючий ком, что застрял в горле.

– Испугалась, да? – А Горыныч уже вынул руку из воды, вытер о грязную штанину. – Многие пугаются, а для меня это тьфу! – Он сплюнул себе под ноги. – Мне не больно. Если бы мне было больно, я бы со змеем не смог… И он бы не смог… Вообще бы ничего не вышло. Хотя иногда мне кажется, что было бы лучше, если бы тогда, в самый первый раз, ничего не вышло. – Он задумчиво запустил пятерню в волосы. – А потом я думаю, что это даже хорошо, что все получилось! Ведь правда же? – И в глаза заглянул прямо с собачьей какой-то надеждой.

Сумасшедший. Несчастный городской сумасшедший, который даже боли не чувствует… Подумалось вдруг – а вот бы и ей такое счастье! Чтобы ничего не чувствовать – ни боли, ни простых прикосновений.

– Мне пора, – сказала Ева, пятясь от Горыныча. – У меня в городе дела. А ты Амалии свою руку покажи. Тебе, наверное, теперь прививка нужна от столбняка.

– Не надо мне никаких прививок, я, знаешь, какой здоровый?! Это с виду я только такой… никчемушный. – Последнее обидное слово он произнес без грусти и без сожаления, просто констатировал факт.

Ей бы сказать что-нибудь ободряющее, но Ева не стала, поняла, что не нужны ему ободрения. У него свой мир, настолько отличный от других, что даже ей с ее собственными тараканами в этом мире покажется неуютно. Впрочем, говорить ничего не пришлось, от дома к пристани, размахивая руками, уже бежала тетя Люся. По ее озабоченному лицу было видно, что за Еву она опасается. Или не за Еву, а ее комфорт.

– Отойди! Отойди, окаянный! – закричала тетя Люся еще издалека. – Сколько тебе говорить, не трогай гостей! Не приближайся даже!

А Горыныч испугался, втянул голову в плечи, прижал пораненную руку к груди, оставляя на и без того несвежей рубашке кровавые разводы.

– Батюшки! – Тетя Люся замерла, словно натолкнулась на невидимую преграду. – С вами все хорошо? – И попробовала кинуться к Еве с утешениями. Пришлось отстраниться, почти отпрыгнуть в сторону.

– Все нормально! – сказала Ева, зорко следя одновременно за поварихой и Горынычем. – Это не моя кровь, это Гордей поранился. Вы бы отвели его в дом, обработали рану.

– Опять?.. – Кажется, тетя Люся вздохнула с облегчением. – Горе ты луковое, Горыныч! – Не было в ее голосе ни злости, ни жалости, лишь вялое, застарелое раздражение.

– Укололся, – сказал Горыныч смущенно и так же смущенно улыбнулся. – Нечаянно.

– За нечаянно бьют отчаянно! – Повариха крепкой рукой ухватила его за запястье, повернула руку ладонью вверх, осмотрела рану, покачала головой: – Зеленкой надо помазать, чтобы не загноилось.

– Он говорит, что ему не больно. – Подходить поближе Ева не планировала, так и осталась стоять в сторонке. – Но рана такая…