Зов пустельги

– Но в лечебнице каждое празднование Нового года лишь резало ножом по сердцу. Ведь все было не так. Все было даже больше, чем не так. Все было ужасно, чудовищно, болезненно. Каждое Рождество, проведенное там взаперти, под дурманом от нейролептиков или привязанной ремнями к койке, все больше вбивало в голову мысли о безысходности. Ты впала в отчаяние оттого, что мир уже никогда не будет таким, как прежде.

Эрик не знал, откуда он брал все эти образы в голове. Он был уверен, что Нина не собиралась ими делиться, и поэтому, может, он просто напридумывал сам себе эти уродливые неправильные картинки. Но было в них что-то такое искреннее правдивое и прочное, заставлявшее осознать то, что их нельзя вернуть и изменить, они незыблемы и несокрушимы, как события прошлого, оставшиеся в памяти, и в то же время, безвозвратно ушедшие, дразнящие своей недосягаемостью. Разве обычная выдумка способна заставить человека испытывать подобное? Разве вымысел может заставить психологически стабильного человека поверить в то, что он реален?

Он не просто видел воспоминания Нины, он был ею в них. Он лежал обездвиженный на скрипучей железной кровати. Кожаные истертые, но крепкие ремни туго стягивали запястья. Спина и ягодицы онемели от жесткого матраса, жутко хотелось встать и размять их. Выскочившая из кроватной сетки пружина больно давила в самую лопатку, казалось, что одним лишь давлением она уже образовала на теле синяк. Во рту было так сухо, что губы отрывались от зубов, оставляя на них ошметки кожи, и невозможно было сглотнуть из-за жгучей боли в глотке. Вокруг темнота, но в комнате есть маленькое зарешеченное окно под потолком, примерно сантиметров тридцать на сорок, и тусклый свет уличного фонаря был единственным его компаньоном в этом царстве мрака и страхов. Он видит, как в этом желтом свете падают крупные хлопья снега, и по ним он понимает, что ночь невероятно тепла и безмятежна, в отличие от его мира здесь. Он чувствует присутствие Тех, кого боится так, что желудок завязывается в узел и немеют мускулы. Он слышит Их дыхание, видит мелькающие в тьме блеклые тени. Пару раз в моменты пика охватившего ужаса он даже почувствовал, как Они дотронулись своими холодными высохшими культями до привязанных лодыжек. А Эрик все смотрит в окно, на этот слабый желтый свет, пытаясь не обращать на Них внимание, пытаясь поверить в то, что он сильнее Их, пытаясь побороть свой животный страх перед Ними. И каждый раз проигрывает. Глаза закипают, и горячие слезы струятся по щекам, пропитывая подушку насквозь. Его накачали транквилизатором, уверенные, что галлюцинации отступят. Но в действительности они обездвижили его, лишили защиты и принесли в жертву.

Почему он видел эти образы, Эрик не понимал. Они были слишком интимными для Нины, и она определенно хотела хранить их за семью печатями. Удивительным образом Эрик заглядывал в прошлое Нины, не имея на то ни разрешения, ни способностей. А он прекрасно знал, что Нина осведомлена о его несанкционированных визитах. Но ее молчание доказывало то, что она понятия не имеет, каким образом Эрику это удается. Вероятно, они проводят так много времени бок о бок, что Нина неосознанно делится с ним чувствами, ощущениями, эмоциями и даже воспоминаниями. Возможно ли такое? И в ответ Нину снова охватывало неосуществимое желание получить в руки руководство по эксплуатации собственных способностей.

Эрик станет ближе. Он узнает о ней все. Нина это четко видела. И это было неизбежно.

Нина в свою очередь все больше узнавала Эрика, ныряя в его воспоминания также без спроса, но отнюдь не бесследно. Она чувствовала, что Эрик знает о ее нелегальных похождениях у него в мозгу, но ни он, ни она ничего не могли с этим поделать. Когда столько времени проводишь вместе, невозможно остаться абсолютно равнодушным друг к другу. Поэтому когда Эрик в очередной раз замечал ее чересчур пристальный взгляд с толикой сожаления, он просто опускал глаза.

«Ну, вот такой он – я. Вот какие грехи таю за душой. Извини, но я не в силах их исправить».

И когда он находил Нину, сидящую в одиночестве, отстраненно взирающую в неизвестные дали, он понимал, что она вновь слушает, вдыхает и познает его прошлое, настоящее и, наверняка, будущее. Непонятная теплота разрасталась в груди, когда он осознавал, что после всего, что она там видит, ее не охватывает желание броситься наутек, она по-прежнему рядом.

Он никогда ей не мешал, но и не хотел продаваться за бесплатно. Цена за познание его жизни должна быть справедливой, а потому он без стеснения задавал ей вопросы о ее собственной жизни. Нина, связанная невидимым, негласным, но, тем не менее, действующим соглашением об обмене информацией, обязана была открывать кое-какие свои секреты в тех задушевных разговорах, что они вели часами друг с другом, и которых он теперь лишился по стечению обстоятельств. А, может, по собственной глупости.