Зов пустельги

– Прах Софии будет летать в воздухе, и никто не узнает о том, что с ней сделал твой друг. Вы все будете продолжать наслаждаться дорогими винами, покупать роскошные тачки и удовлетворять свои физические потребности миллионом других мерзких способов! А ее отец будет потерян, уничтожен, разбит! Вы будете смотреть на его рыдания, обманывать наигранным состраданием, но не посмеете сказать ему правду, ведь вы так дорожите своими отвратительными жизнями!

Нина развернулась и зашагала прочь. Засунь себе свои гренки, куда подальше, Эрик Манн!

– Не волнуйся! Йоаким ничего не узнает от меня! – крикнула она напоследок и скрылась за дверями террасы, где упала на кушетку и развернула книгу с кипящей злостью.

Эрик пытался унять раздражение, но с каждой секундой он все больше понимал, что Нина в чем-то права. Они и вправду поступают нечестно и грязно по отношению к Йоакиму. Они убили его дочь, скрыли это от него, чтобы не потерять его поддержку в войне с Пастаргаями. Да, таков он этот бизнес. Он построен на несправедливости, обмане и алчности. Их души давно прогнили, место им только в аду. Но больше всего Эрика бесило то, что он в любой момент мог прекратить все это, но в то же время не мог побороть самого себя. Как курильщик, который не может бросить. Рука сама тянется к сигарете.

Эрик яростно смахнул со стола посуду. Тарелки и стаканы разлетелись на полу в тысячи осколков, смешались с кусками гренок, яичницы, каши и превратились в заостренную кучу дерьма. Эдакая метафора всей его жизни.

Эрик рывком снял пиджак со спинки стула и нарочито громко покинул апартаменты.

6. Шарф в черно-красную полоску

Приближался новый год, и город с каждым днем все больше превращался в игрушечный мир. Искрящийся разноцветными огнями в свете ярких неоновых вывесок снег. Механизированные статуи Санты, приветственно машущие горожанам, и выдыхающие в присущей им манере «Хоу-хоу-хоу!». Раскинувшиеся передвижные рынки с рождественскими елками всех видов и не хвастающими качеством дешевыми китайскими украшениями на прилавках. Развешенные на домах и вдоль улиц мигающие веселыми огоньками гирлянды. Ароматы глинтвейна и коричной выпечки рождественских ярмарок смешивались с хвойным запахом безжалостно срубленных деревьев, павших жертвами устоявшейся традиции, уходящей корнями во времена язычества и мракобесия. Реальный мир превращался в сказку и приобретал такой же причудливый мистический волшебный и в то же время горький от своей фальши вкус.

Всеобщая эйфория в преддверии праздника казалась Нине гротескно преувеличенной навязанной и временами даже раздражающей из-за своего явственного духа обмана. Все эти люди, предвкушающие приход нового года, словно приход мессии, который простит им грехи и укажет, наконец, верный жизненный путь, в глубине души понимали, что после того, как пробьют часы и хлопнут бутылки шампанского, произнесутся воодушевляющие тосты и будут загаданы желания, этот долгожданный день и сам смысл праздника превратятся в очередную грандиозную попойку и набивание живота до отказа печени и поджелудочной, отличающуюся от других вечеринок лишь масштабом. Просто еще одна грандиозная вечеринка, после которой жизнь потечет по накатанной, как и прежде, лишь с легкой толикой разочарования и усугубившейся депрессией.

Нина ненавидела этот праздник. Когда она была в блоке для младших, санитарки насильно выводили из палат плачущих и требующих мам детей, по тем или иным причинам оставленных в этот святой праздник на попечение психлечебницы. Из тридцати детей оставались всего около шести. Но эти дети поднимали такой оглушительный рев, словно их армия состояла из тысяч брошенных малышей. Санитарки заставляли водить хоровод вокруг истрепанной временем и угнетающей больничной атмосферой искусственной елки, на которой висело не больше трех-четырех облупленных пластиковых шаров и куски белой больничной ваты, пахнущей пилюлями и микстурами. Эти куски ваты, в которых санитарки по непонятным причинам видели украшение, лишь еще больше подчеркивали весь этот абсурд попыток превратить лечебницу в сказочное место. А их гортанное пение и подпрыгивания, пока они водили за руки хоровод из ревущих детей, имело больше общего с шабашем ведьм, чем с празднованием наступления нового года. Под елкой стоял не менее несчастный пластиковый облезлый тридцатисантиметровый Санта Клаус, который вызывал логичный вопрос в детском мозгу: каких же размеров он принесет подарок, если сам размером с мышь? А такой подарок он и приносил – соответственно своим размерам. Бедные малыши получали то ли в честь праздника, то ли за свои страдания коробку печенья или пару плиток шоколада, которые не успевали подержать в руках и минуты, потому что санитарки тут же отбирали сладости обратно и обещали выдавать их по чуть-чуть в последующие дни. Честно сказать, Нина не помнит, сдерживали ли те толстухи обещание.