Зов кукушки

— Потрясение? — переспросила Марлен Хигсон, когда Страйк, взяв им по пинте пива, вернулся к ней за стол. — И не говори, я ж с ней уже однажды распрощалась, когда она малым дитем была, но я-то думала, ей так лучше будет. У меня ни на что сил не было. Чего я могла ей дать? А так, видишь, она поимела все, чего мне не досталось. Сама-то я в бедности росла, ох в какой бедности. Ничего в этой жизни не видела. Ничего.

Отвернувшись от Страйка, она сделала глубокую затяжку. Губы Марлен Хигсон, сжимавшие сигарету «ротманс», мелко морщились и смахивали на кошачий зад.

— А еще Дез, это сожитель мой, не больно-то ее жаловал — сам понимаешь, девчушка цветная, сразу видать, что не от него. Родилась-то беленькой, а потом, как водится, потемнела. Но я только потому ее в приют и отдала, что хотела для нее лучшей жизни. А меня, думала, она забудет, мала ведь еще. Однако же кровь я ей дала хорошую; вот и думала: подрастет да и разыщет меня. И мечта моя сбылась, — добавила Марлен Хигсон с фальшивым пафосом. — Разыскала меня дочурка, приехала. Я тебе больше скажу, — продолжила она, не переводя дыхания. — Вот ведь странность какая: один мой дружок раз сказал: «Знаешь, на кого ты похожа?» — так прям и спросил. Я ему: «Чё ты лепишь, на кого я похожа?» — а он такой: «Ну один в один. Глаза, разлет бровей, чуешь?»

Она с надеждой посмотрела на Страйка, но тот не смог выдавить ответ. Ему трудно было представить, что в этом серо-лиловом безобразии кто-то разглядел черты Нефертити.

— Видел бы ты мои фотки в молодости, — с легкой обидой проговорила она. — Вот ведь как оно обернулось: я-то хотела для дочки лучшей жизни, а ее взяли да отдали этим выродкам… я, конечно, извиняюсь. Знать бы наперед — ни за что бы ее не отдала, я ей прям так и сказала. Она — в слезы. Да, ни за что б ее от себя не отпустила, сама бы подняла как-нибудь. Да… С приемным отцом — сэр Алек звали — она хорошо ладила. Вроде добрый был. А мать — прям бешеная стерва какая-то. Да… Таблетки. Таблетки глотала. Богатенькие сучки завсегда на таблетках сидят — от нервов, видишь ли. Хорошо еще Лула могла со мной поделиться. Родная душа как-никак. Зов крови — этого не отнимешь. А она думать боялась, чтó эта стерва с ней сотворит, если дознается, что Лула маму свою родную ищет. Места себе не находила: мало ли что эта стерва могла учудить, кабы газетчики насчет меня пронюхали? А куда от них денешься, если ты знаменитость, как доченька моя? А врут-то, врут как… Про меня стоко понаписали — думаю в суд на них подать. О чем это я? Да, мамаша эта… Я Луле и говорю: «А чё ты так волнуешься, доча? Наплюй на нее, тебе же легче будет. Пусть бесится, если не хочет, чтоб мы с тобой виделись». Но она ведь добрая была девочка, Лула. Что ни день ее навещала, из чувства долга. Так-то говоря, она своей жизнью жила, могла делать что хотела, верно я говорю? У нее и мужчина был, Эван. Я, заметь, этого не одобряла. — Марлен Хигсон изобразила строгость. — Ни-ни. Наркота — она до добра не доводит, уж я-то видела. Но парнишка-то, надо признать, хороший, это я тебе точно говорю. Он бы ей ни в жизнь зла не сделал. Уж поверь.

— Вы с ним лично знакомы?

— Нет, но она раз от меня ему звонила, я разговор ихний слышала — чисто голубки. Ничего плохого про него сказать не могу, токо хорошее. Кабы он завязал, я б их благословила. Говорила ей: «Привези его с собой, я хоть посмотрю», но, видишь, не сложилось. У него вечно дела. А уж собой хорош — закачаешься. Ты на видимость не смотри, — добавила Марлен Хигсон. — На всех фотках видно, как хорош.

— Кто вам известен из соседей Лулы?

— Да вот эти, Бесстыги. Она рассказывала, Фред ее звал в кино сниматься. Я и говорю: отчего ж не попробовать? Может, и выйдет толк. Пусть от него с души воротит, а лишние пол-лимона в карман положить всегда приятно.

Воспаленные глаза прищурились, глядя в пространство; родную мать Лулы на мгновение околдовала мысль о запредельных, немыслимых суммах. Похоже, от одних лишь рассуждений о таких деньгах она ощущала вкус богатства и власти.

— И Гай Сомэ тоже упоминался в ваших разговорах?

— А как же! Она к Ги хорошо относилась, да и он к ней со всей душой. Я-то лично предпочитаю классику. Такой стиль не по мне. — Обтянутый розовой майкой жир заколыхался над легинсами, когда Марлен Хигсон наклонилась вперед и стала манерно стряхивать пепел, постукивая сигаретой о край пепельницы. — «Он, — бывало, скажет, — мне как брат». А я ей: какой он тебе брат? Давай-ка мы с тобой моих сыночков разыщем. А она — никак.

— Ваших сыночков?

— Ну да, мальчиков моих, у меня ж еще дети были. Ага, двое: сперва один от Деза, а после еще один. У меня их социалка забрала, вот я ей и говорю: с твоими-то деньгами разыскать их — плевое дело, ты мне дай скоко-нибудь, немного, ну не знаю, пару тыщонок, а уж я кого-нибудь найму, и пусть найдут их по-тихому, чтоб газетчики не пронюхали, я сама все устрою, чтоб тебя не коснулось. А она — никак, — повторила Марлен.

— Вам известно, где сейчас ваши сыновья?