Зов ястреба

Я перечитала письмо трижды, а потом мои руки, сжимавшие его, затряслись так сильно, что читать дальше стало невозможно.

Сад вокруг меня, ещё недавно яркий, солнечный, полный жизни и красок, вдруг выцвел, поблёк, будто кто-то плеснул в него растворителем. Ручейки у моих ног катились теперь бесшумно, и ветви колыхались без единого звука, и даже Кьерки, вышедший из Гнезда и говоривший мне что-то, открывал и закрывал рот молча, как рыба.

«Умерла», «умерли», «похоронили», «глухая». Все эти слова не имели ни малейшего смысла, не складывались в единый ряд. Как будто звякали, тонко звенели льдинки в Стуже – катились, катились, быстрей, неотвратимее…

Краем сознания я успела поймать, уловить, что чем дольше я отказываюсь понимать, принимать случившееся – тем на более долгий срок мне удастся отложить то чудовищное, немыслимое горе, которое свалилось на меня. За эту мысль я и уцепилась – и сидела на злосчастной садовой скамейке, в распахнувшемся халате, дрожа, как от лютого холода, обнимая себя так крепко, что стало больно рукам.

Такой меня и обнаружил Кьерки, по обыкновению вышедший в сад с утренней кружкой кофе. К тому моменту он уже не так опекал меня, как поначалу – и всё-таки он сразу понял: что-то случилось.

Как будто сквозь туман я видела, как он садится рядом со мной, слышала, точно сквозь толщу воды, как пытается завести разговор. Бесполезно – с тем же успехом он мог пытаться разговорить скамейку подо мной, поливальный фонтанчик у ног, небо над головой…

Я судорожно сжала письмо, и бумага прорвалась в паре мест. И, словно это было сигналом, голос Кьерки в первый раз достиг меня сквозь плотный кокон, и я услышала:

– …случилось? Позвать кропаря? Сорта? Ты меня пугаешь.

И тогда я заплакала – сразу, будто повернули кран, или, точнее, два крана. Когда-то мама говорила мне, что от большого горя человек не плачет, а столбенеет, и первое время ему не до слёз… Что ж, теперь я потеряла её, сестёр – и она оказалась и права, и не права одновременно – слёзы текли и текли по щекам, но я ничего не чувствовала, как будто всё это происходило не со мной. Как будто я больше не была собой… И в тот момент мне никогда не хотелось бы становиться собой опять.

– Сорта? Эй… Сорта… У тебя ведь сегодня охота? Кого мне вызывать?

Я только позднее сообразила, что Кьерки не побежал за кропарём сразу потому, что я изо всех сил вцепилась ему в рукав… Наверное, явись из-под земли гигантский вал, высоко выбрасывая фонтан острых льдинок, я бы и тогда не разжала пальцы.

Я представила этого вала во всех подробностях – многолетние наросты льда на бугристой спине, острие плавника, маленькие тёмные глаза. Я видела вала лишь однажды – на групповой охоте, в которой мы со Стромом принимали участие. Тогда мне почти не довелось поучаствовать в добыче – моё копьё с ловушкой-сетью вонзилось в снег слишком далеко от вала, другое оружие с этими снитирами использовать не позволялось – так что после осечки делать мне было уже нечего. Только стоять в стороне – и стараться не попасть под удар чудовищного хвоста.

Сейчас я бы не сумела увернуться.

Я начала смеяться – мелко, не своим смехом – и тогда Кьерки перепугался не на шутку.

– Сорта! – он схватил меня за плечо другой, свободной рукой, и с силой встряхнул. – Приди же в себя! Что случилось?

А потом случилась странная вещь, которую многие из тех, кто прознал о ней после, приводили как доказательство моего хладнокровия, граничившего в тот момент с бессердечием.

Я вдруг выпрямилась, вытерла слёзы и, пристально глядя на Кьерки, сказала:

– Мой друг не может попасть на Летний бал. А мне очень нужно, чтобы он туда попал. Не знаю, что делать.

На лице Кьерки, успевшего, наверно, передумать всё самое страшное, отразилась смесь недоверия и облегчения.

– И всё? Ты из-за этого сидишь тут в таком состоянии?

– Да, – прошептала я, и он укоризненно покачал головой.

– Сорта, можно ли так пугать? И ты опоздала на охоту… Из-за такой… – он взглянул на меня и осёкся, а потом продолжил куда мягче. – Если это для тебя настолько важно, я могу помочь… Тогда ты придёшь в себя? Перестанешь плакать?

Бедняга Кьерки. Он бы, наверно, вышел в Стужу без струда, если бы в Гнезде кому-то стало от этого легче.

– Я вообще думал позвать кое-кого, – пробормотал он, роясь в карманах. – Мне, как коменданту Гнезда, положен гость к приглашению, и я думал… её не приглашали, а она так хотела бы послушать большой оркестр химмельборгского театра драмы… Он, говорят, будет играть там всю ночь… Но ничего, я придумаю что-то другое. Всё равно она наверняка отказалась бы – а без неё идти туда мне не особо интересно… Словом, вот. Возьми.

Ему наконец удалось освободиться от моей мёртвой хватки, и он вложил мне в ладонь твёрдый квадратик картона.

– Вот. Твой друг ведь препаратор, так? Этого и удостоверения будет довольно… Теперь всё в порядке?