Зов ястреба

– Успокойся. Это рутинная процедура. Кропари делают это каждый год – и хорошо знают своё дело. Всё будет быстро. И не больно. – Наверное, о том, что случится потом, тоже следовало умолчать, но об этом Эрику лгать не хотелось. – Но вот потом… После операции. Потом может быть неприятно. Даже очень. Лучше быть готовым, поэтому я хочу быть с тобой честным. Если спросишь моего мнения, бороться с болью один на один куда приятнее, чем когда вокруг суетятся кропари.

Она слабо улыбнулась, и её рука как будто чуть потеплела – шевельнулись пальцы – и он торопливо убрал свою, вдруг поняв, что ей, должно быть, неловко.

– Не уверена, что слово «приятно» тут подходит, но, думаю, я понимаю, о чём вы.

Дверь широко открылась, и Иде Хальсон побледнела – неестественно быстро, как будто кто-то резко дунул ей в лицо костной пудрой.

– Стром! Добро пожаловать! Твоя новая охотница? Вот эта? Ну что ж, надеюсь, вы готовы ко всему! Заходите. Эрик, сразу направо, барышня – прошу налево. Да не переживайте, глаз-то, если что, целых два! – Солли, высокий, нескладный, похожий на престарелого жеребёнка – жеребёнка с роскошной седой бородой – всегда умел успокоить.

Но Сорта хмыкнула, улыбнулась. Её спина расслабилась. Что ж, следовало догадаться, что чёрный юмор в духе Солли окажется ей не чужд. К лучшему. Умение посмеяться над страшными вещами полезно для препаратора.

Два рукава коридора разделили их – как перед выходом в Стужу, и он не успел сказать ей ещё нескольких ободряющих слов, а, наверное, стоило бы.

– Я сам займусь ею, – сказал Солли, уже надев светлый халат прямо поверх своей серой формы. – С тобой начнёт Варда, а потом я присоединюсь. Приятного полёта.

Операционная блестела ещё ярче коридора, и Эрик задержал взгляд на подставке с инструментами и столе с держателями для рук и ног. Необходимы на случай, если пациент дёрнется рефлекторно, но Хальсон это, должно быть, напугает. Надо было попросить Солли ввести её в дрему до того, как она увидит все эти зловещие приготовления. Стром наделялся, что кропарь догадался.

Он разделся за ширмой, надел светлую рубашку и штаны, мигом довершившие его превращение из знаменитого ястреба, одного из Десяти, в безликого пациента. Варда, невысокая, очень полная женщина с вьющимися волосами, похожая на степенную курицу-наседку в окружении цыплят-младших кропарей, кивнула ему деловито:

– Не против, если ученики посмотрят?

– Конечно, нет.

Некоторые из учеников были нежно-зелёными, бледнее Сорты. Видимо, это был их первый год – но обучение кропарей было в чём-то даже быстрее и жёстче, чем тренировки Гнезда. Слишком много им нужно было усвоить – времени на сантименты не оставалось.

Он лёг на стол, вложил в держатели руки и ноги, почувствовал резкий, знакомый запах сонного эликсира. Игла со средством вошла в разъём на его левой руке, и уже скоро он почувствовал знакомое покалывание, жжение там, где эликсир заструился по венам.

– Давайте вместе посчитаем, – сказала Варда где-то у него над головой. – Наблюдайте за зрачками. Раз…

Ещё немного – для него всё это пронесётся, как один миг – и последняя ниточка, соединявшая его с Рагной, оборвётся.

– Два…

К чему обманывать себя? Не было никаких ниточек. Они все сгорели, потрескивая в пламени, когда тот бьеран поднял торжествующую морду над женщиной, которую он должен был защищать.

– Три…

Та, другая, с которой он теперь окажется связан, ошибка? Наверняка ошибка. Ошибка, которой не избежать. Ошибка, которую ему навязала Кьертания. Ошибка, которую ему навязала Стужа. Чёрная ревка смотрит на него, стоит неподвижно.

– Четыре…

…Ошибка, которую ему навязали проклятые люди в газете, которую…

– Пять.

Всё пропало в благословенной плотной белой дымке, густой и сладкой, как молоко. Эрик плыл в ней лениво, неспешно, и время от времени над ним порхали, как тёмные неясные тени на дне реки, руки кропарей. Иногда прямо в глаз светил яркий луч, и как будто сквозь толстую подушку сна он чувствовал далёкое эхо боли, слабое воспоминание о том, что происходило прямо сейчас так, будто это случилось давным-давно.

В этой сладкой белизне не было ни мысли, ни чувства, и это было по-своему приятно, но, очнувшись, он не вспомнил ни об этом, ни о чём-то другом.

Над ним белел потолок, и сперва, не проснувшись окончательно, он принял его за снег. В углу мягко горел тёплым светом валовый светильник. Где-то журчала вода, лилась тонкой струйкой из кувшина в таз.

Или это не вода, а молоко? Молоко, которым поил его отец по утрам. Вот и он – у окна, с глиняным кувшином в облупившихся голубых цветочках. Эрик моргнул – и проснулся окончательно.

Его правый глаз был закрыт повязкой, кажется, влажной и тяжёлой. Голова утопала в подушке – он не привык лежать на таком мягком, и шея и плечи болели. Попытался слегка сдвинуть голову, и тихо охнул – в правую глазницу как будто натолкали острых мелких льдинок. Только льдинки были горячими.

Где-то за пределами его видимости кто-то, словно отвечая ему, тихо застонал, и Эрик Стром, уже зная, какой будет расплата, стиснув зубы, повернул голову.