Зороастр

— Ты говоришь о Зороастре? — спросил Дарий, хмуря брови и грозно смотря на Атоссу. Но она спокойно выдержала его взгляд.

— О ком же иначе? — ответила она. — Почему бы тебе не послать за ним и не сделать его правителем дворца? Он был, ведь, в самом деле верным и усердным слугой.

Царь пристальнее вгляделся в ее черты, как бы стараясь выведать, что побуждало ее высказывать такое желание, или, по крайней мере, уловить насмешливый взгляд, который бы согласовался с ее язвительными речами. Но лукавство Атоссы было слишком тонко, чтобы он мог его разгадать.

— Если Зороастр еще жив, я велю привести его и сделаю правителем дворца, и все ваши раздоры прекратятся.

Не откладывая своего намерения, царь издал указ, гласивший, что тот, кто приведет пред царские очи Зороастра, получит в награду талант золота и пурпурное одеяние.

Но Дарий желал возвращения Зороастра еще по другой, более веской причине. Царя беспокоило одно очень важное для государства обстоятельство и он не сомневался, что из всех его подданных никто не мог так поддержать его и делом, и советом, как Зороастр, питомец покойного пророка Даниила.

Государственная религия была самого неопределенного характера. В различных областях, составивших огромную персидскую монархию, происходили столь частые перевороты, что в течение целого ряда поколений почти с каждым новым государем, водворялась и новая религия. Кир, приверженец культа финикян, поклонялся солнцу и луне, построил в честь их храмы и приносил жертвы как небесным светилам, так и множеству других богов. Камбиз превратил храмы, воздвигнутые его отцом, в капища огнепоклонников и предал огню тысячи человеческих жертв, услаждаясь блеском установленных им обрядов и кровопролитием, свирепая страсть к которому овладевала им все сильнее и сильнее по мере того, как его пороки превозмогали над его лучшими чувствами. Но при обоих этих царях в народе все еще сохранялась древняя арийская религия магов и сами маги провозглашали при всяком удобном случае, что только за ними осталось право именоваться жреческою кастой, потомками древних арийских браминов. Гомата-Лжесмердиз был брамином, по крайней мере, по имени, и, вероятно, также и по происхождению, и в течение своего краткого царствования единственными его указами были повеления разрушить существующие храмы и восстановить на пространстве всей монархии религию магов. Умертвив Смердиза, Дарий принялся за истребление магов, и долго лились потоки их крови по улицам Суз. Затем он восстановил храмы и культ Ормузда, насколько это было возможно. Но уже вскоре для него сделалось очевидно, что религия находится в состоянии полного упадка и что ему нелегко будет обратить к чистому монотеизму несметную массу своих подданных, которые в глубине сердца оставались магами или язычниками и, при сменах одного царствования другим, только уступая силе, молились чужим богам. В результате оказалось, что народ не захотел подчиниться царскому повелению и производил восстания всюду, где только находил вождя. Многочисленные мятежи, стоившие Дарию не менее девятнадцати сражений, почти все были вызваны стараниями восстановить в различных областях монархии религию магов. Едва ли найдется другая эпоха во всемирной истории, когда в такой короткий период времени было пролито столько крови в защиту религиозных убеждений.

Сам Дарий глубоко веровал в могущество премудрого Ормузда и не задумывался приписывать все зло, существующее в мире, диаволу Ариману. Он питал глубокое презрение ко всякому идолопоклонству, язычеству и суеверию вообще, и в своей ежедневной жизни придерживался несложных обрядов древних маздаяснийцев. Но он не был способен взять на себя почин в религиозном движении, и, хотя окружил себя наиболее достойными, как ему казалось, жрецами и даровал им всевозможные привилегии, однако характер их богослужения его не удовлетворял. Песнопения, длинные, однообразные и бесконечно повторявшиеся гимны были, пожалуй, ему по сердцу; огонь, горевший неугасимо, являлся достойным символом неусыпной мудрости и деятельности Верховного Существа, побеждающего тьму светом. Но страшное опьянение, в которое впадали жрецы, благодаря чрезмерному потреблению гаомы, дикое бесчинство и неистовство, которыми они выражали свое набожное настроение под влиянием этого одуряющего напитка, глубоко претили царю. Древнейшие маздаяснийцы утверждали, что употребление гаомы было актом, с одной стороны, угодным Ахуре Мазде, с другой — необходимым, для поощрения религиозного пыла жрецов среди долгого и однообразного песнопения, которое иначе превратилось бы в небрежное исполнение скучной обязанности. Частые повторения одних и тех же стихов в гимнах служили уже, по их словам, доказательством того, что их должны были петь только люди, находившиеся под каким-нибудь сильным внешним воздействием.