Зороастр

Оба копьеносца поспешно обернулись к человеку, дерзнувшему оскорбить новую царицу, и грубо схватили его за плечи. Еще минута, и он погиб бы под ударами их мечей. Но гибкие белые пальцы его выскользнули с быстротою молнии из-под плаща, вцепились в руки обоих воинов и начали трясти их с такою бешеною силой, что они громко закричали от боли и упали к его ногам. Народ расступился в трепете и изумлении, а Зороастр, плотно закутавшись в свой темный плащ, быстро повернулся и скорыми шагами прошел мимо ошеломленной толпы.

Между тем, шествие двинулось дальше и, прежде еще, чем толпа успела очнуться от удивления, Зороастр уже миновал портик и опустевшие дворы, спустился по широкой лестнице к дворцовым воротам и вышел один на простор звездной ночи.

Он хотел остаться наедине со своею скорбью. Он не нуждался в сочувствии смертных, не хотел человеческого сострадания. Удар поразил его в самое сердце, и никто не мог исцелить его раны. Здание блаженства, воздвигнутое им, рушилось до самых оснований, и падение его было ужасно. Дивный храм, в который устремлялось его сердце для поклонения возлюбленной, был уничтожен, разбит вдребезги; и его развалины походили на груду мертвых костей.

С сухим, спокойным взором пустился он в свой одинокий, унылый путь. От его прошлого не уцелело ничего, чем бы он сколько-нибудь дорожил. Его доспехи остались во дворце и, расставаясь с ними, он расстался с прежним Зороастром — сильным, молодым, прекрасным, с воином и любовником, певцом сладких песен и могучим борцом, несравненным наездником, беспримерным по своей доблести мужем. Тот, кто шел теперь один среди непроницаемого ночного мрака, был самой печалью, был ужасом скорби; это был человек, для которого ангел смерти являлся другом, а смерть — возлюбленною.

О, небо! Она была так прекрасна, а любовь ее так нежна и сильна! Ее лицо было подобно лику ангела, а девственное сердце — чисто и непорочно. Она была самою прекрасной из всех смертных женщин во всем Божьем мире, и из всех женщин, которые любили, ее любовь была самою чистой, самою нежной и искренней.

А, между тем, какой-нибудь недели оказалось достаточно, чтоб так изменить ее, так извратить ее чудную природу, что она солгала самой себе и солгала своему возлюбленному. И ради чего? Чтоб надеть на себя пурпурную мантию более яркого цвета, чем носили другие женщины, чтоб украсить свои волосы золотым венцом, чтоб назваться царицей? Царицей! Разве не была она от самого рождения царицей и владычицей всех сотворенных женщин?! Разве не клялась она святостью своего Бога любить Зороастра вовеки?

Суета сует — весь мир, это зияющая бездна людских страстей, пучина тщеславия, гордыни и эгоизма. Далеко, далеко, среди южной равнины, лежал Зороастр на увлажненной росою земле, вперив взор в беспредельные глубины неба, где звезды сияли, как мириады алмазов, на темном покрове ночи.

И кипевшая в душе его буря утихла мало-помалу; как падает роса на землю, так снизошло на него спокойствие необъятной пустыни. Душа его, как бы отделившись от своей необузданной скорби, вознеслась к холодным глубинам тверди небесной, где нет ни тоски, ни печали. Глаза его сделались прозрачны и неподвижны, тело оцепенело, и дух его, воспарив так высоко, что земные силы уже не были властны удержать его, поднялся в те далекие пределы, где нет ни утра, ни вечера, где могучий хор небесный славословит Всевышнего торжественным песнопением.

XIII

На дальнем юге, в пустынных горах, где первобытное пастушеское племя пасет стада косматых коз, есть глубокое ущелье, куда лишь солнце проникает на короткий миг в полдень. Чтобы достигнуть края этой узкой долины, пришлось бы идти или, вернее, ползти полтора часа по берегу маленького ручейка, стремительно сбегающего с черных скал. Тогда увидел углубление, подобное большому природному амфитеатру, который со всех сторон обступили крутые стены скал, представляя собой высокий замкнутый венец мрачных утесов. Из-под огромного черного камня, весело журча, вырывается родник и образует широкое озеро, откуда воды тихим потоком стекают в плодоносную равнину и затем изливаются в Араке, несущийся под башнями и дворцами величавого Стаккара, более чем в двух днях пути от потаенного ущелья.

Трудно было бы узнать Зороастра в человеке, который, погрузившись в глубокие размышления, проводил целые дни у родника. Высокий стан его страшно исхудал от поста и всяческих лишений; волосы и борода сделались белоснежными и спускались густою массой до самого пояса, а молодое прекрасное лицо было бледно и прозрачно. Но в темно-синих глазах его светилось пламя, не похожее на пламя прежних дней, — то был чудный, спокойный огонь, каким горят взоры, устремленные на дивные образы и созерцающие то, чего не дано видеть очам смертных.

Около трех лет прошло с того дня, как Зороастр вышел из царских чертогов и направился к югу, ища места, где душа его могла бы обрести покой. Ему было теперь только тридцать три года. Но между ним и его прошлым лежала бездна, отделявшая человека от пророка, земные заботы от божественного спокойствия.