Зорге

16 сентября Басов сообщил в Центр:

«Зорге получил телеграмму, в которой разрешают ему поехать в Москву для переговоров. Причем обратно он должен вернуться за свой счет. Как видно, хотят уволить его. Он зайдет к Вам и поставит вопрос о переходе на работу к нам. Я наводил справки – чем вызвано такое поведение в Коминтерне по отношению к нему. Получил некоторые намеки, что он замешан в правую оппозицию. Но все-таки все знающие его товарищи отзываются о нем очень хорошо. Если Вы возьмете его, то самое целесообразное будет – послать в Китай».

Итак, в Центре – Четвертом управлении Штаба РККА – знали «по намекам» и, вероятно, из первых рук, что Зорге каким-то образом «замешан в правую оппозицию». Но характеристики его оказались столь хороши, да и сам он был настолько известной фигурой, что уже на начальном этапе было понятно, что для военной разведки он может оказаться весьма ценным кадром. И даже место назначения еще не уволенного из Коминтерна Зорге просматривалось вполне явно: Китай. 21 сентября Центр сообщил Басову, рекомендовавшему нового агента, о том, что дело пошло: «ЗОРГЕ у нас был. Ведем переговоры об его использовании на Востоке» [124].

Так что, когда в Коминтерне шла чистка и Ика Рихардович, оправдываясь, признал «временные колебания», но «решительно отмежевался» от немецких правых уклонистов, упомянув заодно о своей борьбе в Немецком клубе с троцкистами (все это тоже зафиксировано в протоколе от 19 октября), он уже знал, что для него лично с Коминтерном покончено. В «Тюремных записках» он вспоминал: «В конце лета 1929 года, когда я возвратился из Скандинавии и Англии, мои официальные отношения с Коминтерном были прерваны. И работал я в своем номере в гостинице и в других помещениях. За исключением служебных, мои контакты с другими товарищами из Коминтерна были прекращены, и я встречался только с двумя-тремя ответственными лицами, которые имели непосредственное отношение к моей работе. В связи с моей поездкой в Китай состоялись совещания с рядом членов Коминтерна и других коммунистических организаций. С самого начала план моей поездки разрабатывался в соответствии с курсом, в основе которого лежали отделение разведработы от других видов деятельности и соблюдение секретности. В результате же проведенных совещаний курс на такого рода разделение стал прослеживаться еще более отчетливо, чем прежде.

Среди лиц, принимавших участие в таких совещаниях, были не только представители Советской компартии и ее Центрального комитета, но и Красной Армии, а также группа сотрудников Четвертого управления – разведывательного органа Красной Армии. С этой группой отрабатывалась, главным образом, техническая сторона моей будущей разведдеятельности. На одном совещании присутствовали два сотрудника Народного комиссариата иностранных дел Советского Союза, с которыми обсуждались политические аспекты моей разведработы.

После этого два или три раза меня приглашали в так называемое Четвертое управление. Там шла речь о технической стороне моей работы в Китае, а затем и в Японии. В результате отделения от Коминтерна отчетливо определились изменения в характере предписанных мне обязанностей. Мне запрещалось вступать в какие-либо отношения с коммунистическими партиями в Китае и Японии: я не мог вступать с ними в контакт, разумеется, по своему собственному усмотрению и не имел права даже помогать им»[125].

Последний пункт – о запрете контактов с местными коммунистическими партиями всегда был актуален для действующих и бывших работников Коминтерна, которые по причине неуемной энергии и бурной активности нередко нарушали конспирацию. Басов, рекомендуя Центру Зорге, заметил, что «для Англии он [Зорге] немножко скомпрометирован», и возможно, речь шла именно о попытках влезть в дела английской компартии, и не исключено, что он привлек внимание британской полиции[126]. Это могло стать одной из причин для увольнения агента из ЗЕБ Коминтерна и того четкого определения возможности использования его в Китае, которое не может не удивлять.