Зорге. Бой без выстрелов

Они сидели на террасе дорогого ресторана на самой набережной. Широкий и неторопливый Майн, закованный в каменные берега, нес на себе бесчисленные пароходы и баржи. За рекой, на левом берегу, раскинулись дымные рабочие районы. Франкфурт, великий вольный город, и ты склонил свою гордую голову перед нацизмом?..

Рихард подливал и подливал густое вино в бокал комиссара и терпеливо слушал его разглагольствования. Комиссар все больше пьянел, благодарно моргал мутными глазами и бормотал, то ли наизусть цитируя Альфреда Розенберга и Иозефа Геббельса, то ли высказывал свои личные сокровенные мысли:

— Мы–мы вернемся назад, к крови и почвенности. Долой человеческую культуру! Ее нет так же, как нет мировой истории. Есть только история Г–германии. История вырастает из крови и почвы. М–мужчина должен воевать, а женщина — рожать. Мужчине п–перестать воевать — это то же, что женщине п–перестать рожать!..

Рихард слушал. Умение слушать, не проявляя своих чувств, — одно из обязательных качеств разведчика. Слушал и думал: «И вот такого заморыша боится сейчас газета, которая не боялась выступать против Бисмарка! И сам город, двухтысячелетний, в свое время бывший местом избраний германских королей и местом коронования императоров Священной Римской империи, вольный город и родина Гете, безропотно отдал себя во власть шайки таких же питекантропов!»

С Франкфуртом были связаны особенно дорогие и важные для Рихарда воспоминания. Собственно, и сама дорога, по которой он сейчас идет, началась именно здесь. В 1922 году он приехал сюда по заданию ЦК Компартии Германии, стал ассистентом социологического факультета Франкфуртского университета. Одновременно, будучи членом городского комитета партии, он отвечал за всю секретную переписку и архив организации, помогал выпускать коммунистическую газету. Он продолжал активную революционную работу и тогда, когда партия вынуждена была уйти в подполье. В двадцать четвертом коммунисты стали готовиться к выборам в рейхстаг. Рихарду была поручена пропагандистская работа среди пролетариев. В мае, в канун выборов, компартия вышла из подполья в явочном порядке. А для защиты рабочих демонстраций, партийных и профсоюзных собраний от нападения фашистских банд был образован Союз красных фронтовиков — организация рабочей самообороны. Ее эмблемой стал грозно сжатый кулак: «Рот фронт!» А еще раньше, в первых числах апреля, во Франкфурте состоялся IX партейтаг — съезд Компартии Германии, в котором Рихард принимал участие. Здесь–то, на съезде, он и познакомился с нелегально прибывшими на берег Майна советскими коммунистами. Они рассказывали Рихарду о его родине — Советской России, победно и трудно утверждавшей власть рабочих и крестьян, о Баку, городе, где он родился… Они пригласили его на работу в Москву. И следующей весной с согласия руководства КПГ он выехал в Москву… Он стал советским гражданином. А в марте 1925 года Хамовническим райкомом столицы был принят в партию большевиков…

Сейчас он невольным движением пощупал внутренний карман, словно там лежал партбилет: «Номер 0049927…» Этот номер так же неразрывно связан с его жизнью, как дата рождения…

— Ч–что? Сердце?

Голос гитлеровца вернул Рихарда к действительности.

Да, все началось здесь, во Франкфурте… Впрочем, нет. Гораздо раньше. В окопах на Ипре. За девять лет до первой встречи с русскими коммунистами на IX партейтаге…

Он наклонился к фашистскому комиссару. Подлил вина:

— Сердце для национал–социалистов — излишняя роскошь.

— Замечательный афоризм! — непослушным языком облизнул тот губы. — Надо з–запомнить. Да, так на ч–чем я остановился? На крови…

Перед глазами Рихарда вновь всплыл костер на площади Оперы, Веддинг и окровавленное лицо Карла. Его глаза. И Рихард почувствовал, как руки наливаются чугунной тяжестью. Он своими руками задушил бы этого выродка, сидящего напротив, лакающего рейнвейн и рассуждающего о крови и «почвенности». Да, сердце таким ни к чему. Сколько горя они принесут, если их вовремя не уничтожить!..

— Ну–с, так как с моим назначением? — небрежно бросил он, дождавшись паузы.

— О ч–чем речь, Рихард? — заморгал ресницами комиссар. — Я с–собственноручно напишу все в Берлин.

— Почему в Берлин?

— Чудак, разве ты не знаешь последнего приказа? Все корреспонденты, выезжающие на работу за границы рейха, должны п–персонально и лично быть утверждаемы у рейхс–мичистра доктора Иозефа Геббельса. Хайль!

9

Поезд мчался на север. По обе стороны полотна лежала зеленая долина. Но за Гросс–Аухаймом слева подступили пологие сланцевые горы. И уже где–то у Эйзенаха потянулись знаменитые тюрингские леса.

Итак, последнее препятствие… Рихард возвращался в Берлин. В кармане у него лежали все бумаги, необходимые для представления Геббельсу, и среди них великолепная, продиктованная им самим рекомендация комиссара «Франкфуртер цайтунг». И все же новое препятствие было непредвиденным. Как бы в министерстве пропаганды не стали копаться в биографии будущего токийского корреспондента… «Ладно. Все зависит прежде всего от меня самого», — решил Рихард и углубился в газеты.

Газеты писали: