Зоопарк на краю света

Вдруг таинственный лунный свет нисходит с небосвода и обволакивает преподобного. Цвета стремительно блекнут, все вокруг становится ослепительно-белым. Женщина медленно идет к преподобному, шаги ее легки, невесомы, красные одежды посреди белоснежного света приковывают к себе взгляд. Преподобный протягивает руку, хочет к ней прикоснуться, а она рядом, близко-близко, и в то же время – где-то совсем в другой эпохе, ином пространстве.

Женщина начинает кружиться в причудливом, невиданном танце, и ее лица снова и снова сменяют друг друга, следуя за ритмом. Неожиданно преподобный Кэрроуэй слышит низкий мужской голос – незнакомец то ли читает сутру, то ли поет. Мало-помалу лунный свет заливает весь мир… Незаметно сон кончился, и преподобный, как ни старался, уже не мог припомнить до мельчайших подробностей все, что в нем видел, он даже не был уверен, правда ли ему приснились женщина с мужчиной.

Следующий месяц прошел в подготовке к путешествию. Преподобному Кэрроуэю предстояла немалая работа: упаковать множество книг, приборов, лекарств, пригодных в хозяйстве инструментов, найти, на чем он будет все это перевозить, раздобыть револьвер «Смит-Вессон» 586-й модели на случай опасности. Других конгрегационалистов в Монголии не было, преподобный мог рассчитывать лишь на себя самого.

К счастью, человек он был зажиточный, притом щедрый, денег на сборы не жалел.

Но тут случилось то, что простой смертный не в силах предвидеть, а деньги не способны исправить.

Каждые выходные в церкви на Дэншикоу служили вечернюю литургию. В тот день один прихожанин, по фамилии Би, привел на литургию сына. Старина Би, длинноногий малый с заскорузлыми руками, разгуливал в ветхой желтой шляпе из фетра; выпученные глаза под короткими широкими бровками создавали впечатление, что их обладатель неизменно чему-то удивлен. Его сыну, Сяоманю, было всего десять лет.

Большая голова Сяоманя болталась на тонкой шейке – казалось, шея вот-вот переломится. Его красивые раскосые глаза смотрели тускло, безжизненно, оставаясь равнодушными ко всему, что бы ни происходило вокруг.

К своим десяти годам ребенок так и не начал говорить. Старина Би обошел все окрестные храмы, а когда это не помогло, обратился к Христу, надеясь, что этот бог окажется чудотворнее бодхисаттв[16] и даосских святых и быстрее излечит сына. И хотя церковь не слишком-то одобряла его мотивы, с прихожанами как-никак было туго, так что отца с сыном приняли в общину.

Литургия началась, и взгляды паствы устремились вперед. Пользуясь тем, что взрослые отвлеклись, ребенок стащил со стола для причастия горящую свечу, улизнул через боковую дверь и выбежал на задний двор.

По вечернему небу плыли тонкие облака – ветер рвал их в длинные клочья, похожие на пеньковые тросы, и эти тросы обвивали шею лунного серпа, подвешивая его к небесному куполу. Неровный лунный свет погрузил задний двор в бледный сумрак, надгробия и углы домов растворились в темноте, словно отделившись от остального мира. Ребенок сел на ступеньку, пристроил на ладони свечу, не сводя глаз с дрожащего огонька – во всем дворе только на нем и можно было сфокусировать взгляд.

Вдруг в траве между надгробиями мелькнула серая мышка. Увидав чужака, она тут же бросилась наутек. У Сяоманя загорелись глаза, он вскочил и, подняв свечу, поспешил вдогонку. Мышь юркнула в сарай за дворовой оградой – в этом сарае под окном прогнили доски и образовалась дыра, которую не успели залатать.

Ребенок пролез через дыру. Внутри громоздилась хозяйственная утварь общины, хранились продукты и кое-какое оборудование для печати. Между ящиками высились стопки соломенных подстилок, превращая сарай в подобие лабиринта.

Зверек уже успел скрыться. Сяомань поднял свечу повыше и запищал точь-в-точь как мышка. Его губы двигались так уверенно, будто он и вправду знал мышиный язык. Мышь прислушалась к этому новому звуку, помедлила секунду и наконец показалась в проходе.

Не переставая пищать, Сяомань попытался ухватить зверька за серую шерстку. При этом он случайно разжал вторую ладонь, и свеча упала на пол.

Рисовая солома мгновенно вспыхнула – фш-ш-ш! – и Сяоманя вдруг опоясал огненный круг. С соломенных подстилок пламя перекинулось на пачки недавно купленного картона, набросилось на коробки с ситцем, мотки джутовой пряжи и тюки с одеждой. Весь этот скарб оказался прекрасным топливом, огонь разгорался все жарче. Сарай тотчас потонул в густом черном дыму.

Увы, свой киноаппарат преподобный Кэрроуэй тоже припрятал в сарае. Он держал его в большом, прочном деревянном ящике, а сам ящик окружали горки березовых дощечек размером с ладонь – из них собирались мастерить нательные крестики. Сперва занялась древесина на кресты, вокруг ящика взвилось пламя, взревело, заплясало. Из каждого уголка поползли внутрь ящика огненные язычки, с треском запылала пленка, кадры с чудесными картинками один за другим погибали в пожаре. Следом горячие языки принялись облизывать деревянный корпус, ручку и объектив аппарата, и те съежились, скорчились…