Золотые яблоки

— Вот такой мне и хотелось тебя уловить, — влюбленно глядя ей в лицо, сказал Василий. — Ты иди работай, а я приткнусь где-нибудь, мешать не буду.

— Разве так? — разочарованно воскликнула Першина. — А я думала, ты поставишь меня перед собой и начнешь списывать. Уж и я нагляделась бы на тебя. — Добавила ревниво: — У Гришки ты даже анкетные данные спрашивал.

— Раз тебе так хочется, — развеселился Василий, — и у тебя спрошу. Почему бы и не спросить? Ведь я о тебе ничего не знаю. Родилась?

— В 1927 году, — охотно отозвалась Першина, — В феврале.

— Училась?

— Шесть классов в школе и немного в строительном училище.

— Так… — Василий замялся, подыскивая следующий вопрос. — Цель жизни?

— Не сеять скуку. Больно уж ненавижу уксусные лица.

— Любила?

— Тебя люблю, дуралей. — С нее слетела вся шутливость, сбивчиво заговорила: — Как увидела тебя, словно всю перевернуло. Сама себя не узнаю. Появился и нет, и ни к чему… Идешь другой раз, все и кажется: вроде ты. Побежишь, нагонишь… Сколько я передумала! Заставил первую домой прийти. Шла, и колени дрожали. Зачем идешь? Что ты для него?..

Отвернулась с обиженным, пылающим лицом. Василий смущенно кашлянул.

— Спрашивай дальше, — предложила она грубовато, — что молчишь?

Но спрашивать больше не хотелось. И Василий уже просто так, не думая, задал следующий вопрос:

— Родственники за границей есть?

— Есть, — проговорила Першина. — Муж за границей… Убит под Берлином…

И, словно опасаясь, что Василий поймет ее не так, положила ему руки на плечи, заглянула в глаза.

— Он в отпуск в сорок четвертом году приехал. А я еще девчонка… Познакомились. Говорит: «Так плохо, если тебя никто не ждет…» Привел меня к своим родителям — отец, мать у него. «Вот, живи, скоро война кончится, вернусь». Уверен был. И уехал. А потом погиб. Я его и не узнала хорошо. Извещение передали. Родители: «Оставайся у нас, живи как дочка». А я ушла, в общежитие ушла, откуда и взял меня…

Василий молчал: никуда ты от войны не денешься, каждый шаг напоминает о ней. Потом он осторожно снял ее руки с плеч, сказал совсем неожиданное:

— Генка недавно рассказывал… ваш Серега Тепляков купил два будильника, ставит их на тумбочку… Как зазвенят, все сразу и просыпаются. Только вместе не звенят…

— Серега все что-нибудь придумает, — тихо сказала Першина.

— Иди, Женя. Я хочу один… Я рядом буду…

Она покорно отправилась к своей бригаде. Василий, сильно хромая, обошел кругом площадку ТЭЦ. Ему приглянулось местечко шагах в двадцати от рабочих, разбиравших опалубку. Он притащил деревянный щиток, долго прилаживался, как сесть.

Василий работал по памяти, карандаш словно небрежно, но уверенно скользил по бумаге.

Он очень легко и быстро сделал три разных наброска. И может, оттого, что они сразу дались ему, он, даже не взглянув хорошенько, убрал их в ящик. Он засмотрелся на рабочего, который тяжелым длинным ломом отбивал схватившуюся с бетоном деревянную опалубку. Кургузый пиджачишко на его широких плечах при каждом взмахе грозил лопнуть по швам.

Не сама работа заинтересовала Василия, а крепкое, мускулистое тело, недюжинная сила рабочего. Почти рядом стояла Першина, что-то говорила. Рабочий на мгновение прервал работу, выпрямился, и Василий не без удивления узнал в нем Илью.

Следующий набросок он делал спокойнее. Ему хотелось, чтобы Першина была на рисунке среди людей своей бригады. Он очень огорчился, когда, сложив инструменты, рабочие неторопливо потянулись в столовую.

Прибежала Першина, и за ней Илья. Женя села на щиток, прижалась к Василию — лицо у нее ласковое, мечтательное. А Илья, глянув на лист бумаги, прикрепленный к фанере кнопками, удивленно присвистнул:

— Как живая, — сказал он о Першиной.

— Ну, это ты брось, — недовольно заметил Василий. — Льстецы нынче не в моде.

— Точно. Чего мне льстить? А это, наверное, я — по пиджаку узнал.

— Это ты, — подтвердил Василий.

— Сереги, конечно, нет. Вид у него нефотогеничный. А жалко. Он бы обрадовался… И Генки нет. Так нельзя. Мы его своим считаем. Правда, бригадир?

— Правда, — подтвердила Першина. — Генку мы своим считаем…

— Слушай! — вскипел Василий. — Когда ты с ломом стоял, я тебя не учил! Почему ты меня учишь?

— Я не учу. Я только пожелания высказываю. Правда?

— Он только пожелания высказывает, — подтвердила Першина.

Василий посмотрел на них и неопределенно хмыкнул. Ему было приятно, что Женя так вот просто подсела к нему, прижалась плечом и беззаботно болтает глупости. Он чувствовал теплоту ее тела, ровное дыхание, запах волос и боялся пошевельнуться, боялся, что она ненарочно может отодвинуться. «Как я рад, что встретил тебя, — с нежностью подумал он, — и как жалею, что встреча не произошла десять — пятнадцать лет назад. Тогда мы оба были юными, озорными и еще не видели, не пережили всего, что выпало на нашу долю. Мы прямо со школьной скамьи попали в пекло войны, нам очень не повезло. Лучшие годы больших надежд и любви были потрачены на ненависть…»

— Илья, это не тот, с которым мы спорили в клубе?

Кобяков шел в столовую. Руки в карманах, походочка гуляющего человека.