Золотое сечение

Артем принялся говорить, но среди щелканья дверей автоматических камер и гула голосов пассажиров было едва слышно. Терентий чувствовал, что у него раскалывается голова от происходящего. Всю ночь Оля плакала, и он сам был вне себя от потрясения и жалости к ней.

— Это я виновата, я бросила его. Он совсем один был, понимаешь. Как ужасно…

А теперь добавилось и это — похороны, поспешные и обманные, словно кто-то пытался замести следы. Кто был заинтересован в этом, почему тогда могли согласиться на такое кощунство?.. Сердце его содрогалось от подступающего гнева, он сунул вещи и повернулся, намереваясь резко оборвать Артема. И в этот момент внезапно увидел, как изменился его друг. Он выглядел так, словно они не виделись лет десять. Волна сострадания омыла сердце Терентия, когда он увидел, как кусает губы его славный милый Тема, как подглазицы выступили синевой на его когда-то беспечно-холеной коже.

— Пойдем наверх, нас ждут, — только и сказал Терентий, понимая, что у Артема произошло свое потрясение за время их разлуки…

— …А венок от вас с Олей я купил и сам нес, ты не переживай, — дослушал он конец артемовского сумбурного объяснения. — Там Илья Сергеевич был, узнал, что вы не приехали, тоже сокрушался. Обещал приехать на вокзал, да вот нет пока…

Они поднялись из камеры хранения в общий зал, и тут, действительно, увидели Серебрякова, задумчиво стоящего возле фонтанчика. Шапку он держал в руках, из-под распахнутого зимнего пальто блестели никогда не виденные ими орденские цветные планки. Заметив ребят, он как-то особенно и необычно смотрел долго на них издалека, словно впервые видя их и оценивая, потом чуть заметно потеплел глазами и, подойдя, порывисто обнял Терентия, коснувшись лбом его лба:

— Мужайся, друг мой. Ты теперь один на четырех женщин. Я постараюсь помочь. Только вот с памятником и здесь пока не получается — везде трещиноватый мрамор идет по карьерам.

На Олю по-прежнему было жалко смотреть. Она плакала, комкая давно промоченный платочек, и Серебряков так же ласково и решительно обнял ее, утешая. Все вышли на улицу, где стояло заказанное Ильей Сергеевичем такси. И тут Терентий впервые услышал это слово «Плайя-Хирон»…

— Что? — переспросил он.

— Бои на Кубе… Плайя-Хирон — залив Кочинос…

Такси в клубах морозного пара неслось по улицам города, проскальзывая на наледях возле светофоров и болтаясь из стороны в сторону. Трое мужчин в надвинутых на глаза шапках сидели молча, тяжело и сосредоточенно, словно воины десантного отряда перед прыжком в неизвестное… Только в углу салона всхлипывала маленькая девочка, уже засыпая под поцелуем матери…

ЭПИЛОГ

Он прошел в зал, гудящий тысячами юных голосов, и в лицо ему прянул терпкий горячий воздух. Возбужденная масса студентов, снятых по разнарядке прямо с занятий, охотно и чуть беспечно галдела, рассаженная по факультетам, по группам, продолжая свои бесчисленные мелкие темы разговоров, шуток, подначиваний. Мелькали крахмальные воротнички, стало заметно больше ярких платьев, шерстяных светлых пиджаков, а в общем, это были привычные ему, еще такие беззаботные, озороватые, мало задумывающиеся над собственным — даже собственным! — будущим люди. Ему стало чуть страшновато, когда с этой мыслью он проходил к президиуму, отвечая на кивки и приветствия знакомых и незнакомых учеников. Он сосредотачивался, пытаясь найти слова, которые бы пробили неуловимую стену, разделявшую поколения. У микрофона говорил рослый студент с медалью и со значками на лацкане пиджака. Пестроту этих значков, уже сидя в президиуме, он постепенно разобрал — целина и парашютные прыжки, но медаль была ему незнакома…

— Пять лет назад в Будапеште мы — молодые воины — доказали, что старшее поколение может смело рассчитывать на нас. Защита революции в надежных руках, и сегодня пусть империалисты знают, что авантюры в любой части света не сойдут им с рук…

Студент говорил громко, словно написанный, текст, но напористость и ощущение собственной силы придавали значительность его словам. Грачев, сидя возле Серебрякова, сличал в бумажке что-то свое, озабоченно морща кожу на лбу. Через минуту он шепнул: «Ваше слово — следующее, взгляните на проект резолюции…»

Без очков Серебряков с трудом мог разобрать бледный машинописный текст. Он увидел только лозунговые слова: «Руки прочь от Кубы! Американцы — убирайтесь с острова Свободы!» и тому подобное.

— Они останутся в Гуантанамо, — также свистящим шепотом ответил он директору. Тот не понял и вскинул удивленно глаза: «Вы против этих фраз?»

— Не это главное… Впрочем, оставьте все, как есть, — покачал головой Серебряков, досадуя на собственную неуместную дотошность. Не об этом следовало сейчас говорить…