Золотое руно

— Мои товарищи, Твое Величество, никоим образом не замешаны в гибели твоего отца, о которой только что впервые услышали; ибо я не сказала им ни слова об ударе, нанесенном ему моим дротиком. Зарубить их всех в отместку за преступление, в котором они совершенно невиновны, означало бы — заполонить твой дворец роем невнятно бормочущих духов, и они стали бы преследовать тебя без передышки, пока ты наконец не умер бы жуткой смертью, упав с искривленным ртом и вывернутыми конечностями. Но если ты ищешь случая отомстить мне, мой тебе совет — спросить Оракула Артемиды на острове, упомянутом Эхионом. Я готова подчиниться приговору Оракула, а если согрешила, добровольно явлюсь к тебе для наказания. Но если Богиня одобрит мои действия, предупреждаю тебя — ты должен подчиниться ее решению.

Апсирт сказал, беспокойно жестикулируя;

— Только что я услыхал предложения, которым рукоплескал бы как честным и разумным, если бы они исходили от вестника флота, столь же могущественного, сколь и мой. Но поскольку ваш корабль против нас один и не имеет возможности спастись бегством или прорваться с боем, я не могу их рассматривать иначе, как нелепые и наглые. А что если я их с ходу отвергну и дам сигнал к бою?

Эхион ответил голосом, выражающим совершенную уверенность.

— На это, царь Апсирт, у меня готов ответ. Если ты их отвергнешь, ты потеряешь три вещи великой ценности. Во-первых, Золотое Руно, которое будет немедленно уничтожено. Далее — твою сестру Медею, ибо как только сигнал к битве провозгласит верную смерть для всех моих спутников, они позаботятся о том, чтобы забрать ее дух с собой в Преисподнюю, дабы она благополучно проводила их к жилищу Великой Богини, которой служит. Наконец, ты потеряешь и свою жизнь. Ибо я достаточно долго пробыл в Колхиде, чтобы усвоить, что царь должен лично возглавлять свой флот или армию, а не топтаться в арьергарде, и не мне тебе напоминать, что наши лучники не знают промаха. На состязаниях в твоих дворцовых садах ты собственными глазами видел как упала летящая голубка, пронзенная тремя греческими стрелами, — нечто, доселе невиданное и неслыханное в вашей стране. Пусть твоя золотая труба протрубит боевой сигнал, Твое Величество, но ты тем самым протрубишь настойчивый призыв моему отцу, богу Гермесу, Проводнику Душ, чтобы отвел тебя туда, куда ты отправляться не желаешь.

Эхиону видно было, что решимость царя слабеет. И он сказал, на этот раз — умоляюще:

— Ну что же, благородный сын Ээта, сохрани свою жизнь и честь, а нам оставь наши. Нет в мире вопроса, который невозможно было бы полюбовно решить с помощью закона или посредничества; и можно ли мне далее напомнить, что убить нас означало бы гибель не только твою и твоей сестры, но и всего твоего царства? Если род Ээта иссякнет, кто будет править Колхидой? Перс, твой таврический дядя? Будь я стервятником с Кавказа, вести о твоей смерти были бы для меня добрыми вестями: я призвал бы своих длиннокрылых собратьев, чтобы все слетелись в Эа, убежденный, что гражданская война усеивает землю трупами, словно первый порыв осеннего ветра — желудями в лесу. Твое Величество, благоразумие — добродетель, которая пристала молодому царю и украшает его еще больше, чем доблесть, которой ты в полной мере обладаешь.

Апсирт уступил наконец, хотя и с неудовольствием, продолжая настаивать только на том, что и Руно должно быть доставлено на берег острова Артемиды, и пусть вопрос о том, кому оно должно принадлежать, разрешит тот же посредник.

Эхион с удовольствием согласился и на это условие перемирия, и переговоры закончились.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ Колхов провели

В тот вечер «Арго», спустившись вниз по Фенхелеву протоку вместе с кораблями колхов — шесть впереди и шесть позади — снова вышел в море. Вся флотилия встала на якорь в линию около бригийской деревушки, и «Арго» — посередине. Угрюмый пилосец Меламп сказал:

— Товарищи, ни один здравомыслящий человек не мог бы позавидовать местоположению нашего корабля, он стоит — словно преступник между стражами, и тем не менее я не отчаиваюсь. Кто из вас видит то, что вижу я? Первому, кто подтвердит мое предчувствие об избавлении, я отдам мое ожерелье из переплетенных серебряных колец, которое каждый из вас жаждет получить.

Долгое время никто не понимал, что имеет в виду Меламп, но наконец его товарищ, Корон из Гиртона, который до того считался тугодумом, вскричал:

— Я вижу, что ты видишь, Меламп! Дай мне ожерелье.

Другие аргонавты стали спрашивать:

— И что ты видишь, Корон? Что ты видишь?

Корон ответил:

— То, что Апсирт либо невежественен и горяч, либо крайне легкомыслен, раз уж добавил чужой корабль к своей флотилии из двенадцати судов и бросил вызов Тринадцатому Божеству, имя которого любой мудрый человек избегает упоминать.

Меламп, не говоря ни слова, вручил ему свое ценное ожерелье, аргонавты, воодушевленные этим предзнаменованием, развеселились и запели хором, Аталанта аккомпанировала им на лире; ибо Орфей, хотя и немного пошел на поправку после лихорадки, был еще крайне слаб.