Золотое руно

— Из тамбовских я, — ответил Иван, — из тамбовских я, ваше благородие!

— Давно здесь?

— С весны.

— Из Кронштадта?

— Оттоле…

— Как здоровье генерала Козловского?

— Кто его знает!

— Жарко было?

— Не могу знать: я перед штурмом ушел, так что бог меня миловал, а издали, со льду, глянул — не приведи бог!.. А я перед штурмом…

— Дезертировал?

— А как хошь считайте!..

— Гм! А, пожалуй, умно! Даже — определенно умно! — заметил военный и после короткого раздумья выпалил. — Полковник Ознобов, Поликарп Алексеевич! — полувоенно представился он, щелкнув обсмыканными каблуками, и протянул руку.

— Иван, матрос… бывший… с броненосца…

— Это, дорогой мой брат во Христе, не имеет никакого значения!

Ознобов опять задумался, уже безучастно посматривая на прохожих, и вдруг обратился просто, по-дружески:

— А ты знаешь что, Иван? Ты мне очень нужен. Да, да, очень! Скажи, можешь ли ты послужить мне?

— Я, ваше благородие…

— Поликарп Алексеевич…

— Я, Поликарп Алексеевич, при деле состою, да и отвык уж служить-то…

— Да у меня служба временная. Послужи мне послезавтра вечерком. Ну, один раз. Сделай, так сказать, милость, а?

— Ну, один раз вечером отчего не послужить? Послужу.

— Вот это разговор! Итак, ты у меня будешь вроде денщика, понял?

— Ясно.

— Вот и сговорились. Пойдем ко мне на квартиру и обо всем условимся. Пойдем, пойдем, не стесняйся!

Шли недолго, но путано. Ознобов маршировал на полшага впереди и читал вслух названия улиц и переулков, но Иван не слушал и, как старый кот, которого тащат в открытой корзине, старался запомнить дорогу по приметам. На длинной, уходящей в низину улице, в конце которой виднелась квадратная колокольня кирхи, Ознобов отворил глухую некрашеную калитку и через нее провел Ивана к небольшому одноэтажному дому под тяжелой черепичной крышей. Дом, по всем признакам, был человека зажиточного и стоял на высоком — в рост Ивана — фундаменте с большими окошками-отдушинами из подвала. Вокруг дома — розы. Позади виднелись высокие надворные постройки, но — ни запаха навоза, ни дровяного развала… Ознобов провел Ивана мимо тесового крыльца за дом, где в задней стене оказалась невысокая дверь с веревочной петлей вместо ручки.

— Ну вот мы и пришли! Прошу рассматривать мое временное жилище как бивуак! Э… угощенье сегодня отсутствует. Да-с!

Иван стоял у порога, ошарашенный неожиданностью. Он надеялся увидеть полковничьи хоромы, хотя бы весь этот дом, а тут — замусоренная комнатушка в четыре шага, хуже и меньше, чем он снимал у Ирьи. Низкий, серой бумагой клеенный потолок, закошенное оконце, рассохшиеся немытые половицы. Налево, как вошли, в углу, вместо стола стоял большой чемодан, поставленный на криво отпиленный широкий чурбан. На козлах лежала постель, тонкая и серая, которую Ознобов тотчас закатал и сам сел на обнаженные доски. Направо стояла железная печка-буржуйка. Короткое колено трубы уходило за стенку, откуда доносились шаги и голос хозяина дома.

— Ничего, ничего! Так ли еще приходилось в пятнадцатом, на фронте! Да ты садись!

Иван сел рядом с Ознобовым, посмотрел на него искоса и увидел в лице его неожиданно проступившую боль. Казалось, что все, что составляло раньше сущность этого человека, уже вышло из него и только осталось где-то снаружи, умирая, в изломе бровей, в часто изменяющей ему осанке, в срывающемся, притихшем голосе…

Иван с трудом отвел взгляд и уставился на стену, на длинные железные крючья, предназначенные, по всей вероятности, для окороков, вяленой рыбы и прочих припасов.

— Удобно, верно? — хрипло спросил Ознобов, перехватив взгляд Ивана, и жестко покривил губы.

— Да что вы, господь с вами, Поликарп Алексеевич!..

— Со мной? Ничего. Пока — ничего… — Он приблизил к Ивану бледное лицо и шепотом спросил. — А ты о чем подумал? А?

— Да это я так чего-то… Нашло…

— Нашло? Бывает. И со мной бывает. Представь себе: ни с того ни с сего вдруг повеет резедой, как с материнской могилы…

Ознобов помолчал, потом крепко обхватил руками колени, так что хрустнуло в них, потом встал, прямой, стройный, и глуховатым голосом заговорил:

— Нда-с! Все полетело к чертям! Ничего не осталось из того, что мы считали вечным, незыблемым. И откуда, откуда взялась эта сумасшедшая буря? А ведь взялась и все и всех разметала к чертям! Вот и тебя, Иван, оторвала от земли, и гибнешь ты, как Антей Да! Как Антей! В твоей гибели есть что-то величественное — Антей, а я…

— Почто звали-то? — напомнил Иван.