Золото Маккенны

В общем, старый лис Эн не нашёл человека из своего племени, которому смог бы передать тайну каньона Сно-Та-Хэй. Всё дело было в том, что он и его племянница Маль-И-Пай были последними из «старожилов», а молодые никогда в каньоне не были, только слышали о нём. Говорили — и Маль-И-Пай верила, — что со времени смерти Наны там не побывал ни один апач. Другие говорили, что на самом деле тайной владели три клана: чирикауа, где вождём был Кочизе, мамбрено, во главе которого стоял Мангас Колорадас Старший, и клан Наны. Но так ли это — Маль-И-Пай не знала. Зато ей доподлинно было известно, что на протяжении её жизни в каньон приходили только воины из клана Наны. Если раньше другие апачи и знали путь туда, то сейчас забыли, как и люди Наны.

И Эн, не нашедший в племени человека, которому мог бы доверить тайну, нарушил традиции апачей и в сердцах рассказал всё женщине! Да! Маккенна не ослышался! Женщине!

— Не стоит даже объяснять человеку со столь проницательными голубыми глазами, — сказала старуха, — какой именно женщине поведал старик Эн тайну золота, не так ли? Ещё бы. Конечно, мне, Маль-И-Пай.

— А почему нет? — спросил Маккенна. — Разве можно найти сосуд лучше, чтобы перелить туда столь драгоценную влагу?

Не принимая во внимание столь неприкрытую лесть, Маль-И-Пай решительно продолжила рассказ. Доверив ей тайну каньона, старик исчез. Естественно, в племени это вызвало лавину толков и споров. Недоверие к легендам вовсе не умерило молодого пыла и алчности. Эти нынешние индейцы — да будут они прокляты до десятого колена! — унаследовали от белых поклонение жёлтому металлу. Они знают, что за золото можно купить много виски, хорошей еды, горячих коней и новых ружей — всё, что так опьяняет мужчин. Поэтому они стали считать Сно-Та-Хэй местом, где их ждут кучи денег, а не священной землёй, которую следует оберегать от белых и мексиканцев; землёй, принадлежащей апачам со времён сотворения мира.

Люди из разных кланов принялись выспрашивать, вынюхивать… И догадались, что путь в каньон знал один Эн.

— И можешь мне поверить, — сказала старуха, ткнув Маккенну в грудь когтистым пальцем, — что тут поднялась такая суматоха, которая не утихает и по сей день. По крайней мере, эхо её донеслось по апачскому «телеграфу» до гнусных ушей Лопеса.

Пелон тут же помчался в Аризону, собирая по пути свою банду. Прихватил он с собой и Маль-И-Пай.

Старая скво вытащила черенок трубки из дыры между пеньками последних своих зубов. Облизала губы, сплюнула в костёр и, сунув руку под юбки, вытащила на свет мешочек, в котором старатель распознал ладанку со «священным порошком». Щепотку порошка старуха швырнула в огонь. Пламя полыхнуло голубым, жёлтым и зелёным — так горит обыкновенная соль. Но тут же из костра вырвался столб плотного белого дыма словно от выстрела старого мушкета. Тёмные губы Маль-И-Пай беззвучно зашевелились, она глянула в сторону утреннего солнца.

— Это для Йосена, — словно извиняясь, объяснила скво. — Никогда нельзя предугадать, слушает он тебя сейчас или нет. Хитрый старый чёрт!

Ублажив бога апачей, она помолчала, что-то вспоминая.

— Так вот, — продолжила старуха, — что произошло потом — тебе известно. Мать Пелона была из клана Наны. С нами жила его сестра по отцу. Он рассчитывал выжать из неё хоть что-то о каньоне.

— Это та женщина, которую зовут Хеш-ке? — спросил Маккенна. — Та, без носа?

— Хеш-ке! — фыркнула скво. — Какая ещё Хеш-ке? Очередная брехня Пелона. Собачья кличка этой девки — Салли. Да-да, не удивляйся, обыкновенное белое имя. Их с Пелоном мамочка делила своё одеяло с каждым вонючим койотом, забегавшим в наши края. Один из них оказался белым. Имени называть не буду, ты можешь знать его людей: один из них сейчас большая шишка в Аризоне. Чтобы её выблядку перепали кое-какие милости от муниципалитета, она заявила, что это белое ничтожество является отцом её девчонки. Сам можешь видеть, насколько он был белым. Ха! У меня самой шкура, как старая седельная кожа, а всё же я куда светлее, чем эта…

Старуха наконец-то подобралась к сути.

— Может, ты вообразил, что я — ходячая добродетель? Увы! Я тебя обманула. Слабостей у меня больше, чем решимости. Главная из них — не устоять мне против тулапая.

Тулапаем называлась апачская кукурузная самогонка, раза в два крепче самодельного виски. Эта жидкость много для чего годилась. Ею, например, можно было заправлять лампы, прижигать раны, отбеливать одежду. Ею хорошо было сводить ржавчину со старых ружей. Можно было готовить на её основе мазь для втирания в ногу хромой лошади, или глистогонное для коров. Вот только пить её было нельзя. Разве что решишь прожечь себе кишки.

— Сочувствую, мамаша, — кивнул бородач. — Я сам еле выжил после подобного эксперимента.

— Ну, смельчак! Я знала, что ты настоящий мужчина! И долго ты болел?

— После тулапая? Неделю или около того. Я ведь выпил лишь небольшую чашку. Слава Богу, было это несколько лет назад.