Зодчий

— Да ничего особенного — только деньги. Не думайте, ради бога, ничего худого не произошло. Я дал ему пять золотых, вот и все. И ровно ничего не сказал. А ему только деньги и нужны. У меня есть золотые, мне отец дал. К чему они, если не пустить их в дело в нужную минуту? Нет, нет, я не хитрил и не обманывал никого, поверьте!

— Благодарю вас.

Гаввас провел зодчего в отведенную комнату.

— Наша матушка, сестрица Бадия и вы будете отдыхать здесь. И не слуги хозяина, а мы сами, ваши ученики, будем помогать вам во всем.

— Спасибо, — сказал зодчий, которому было приятно внимание его верных учеников.

Подозвав жену и дочь, он вошел в большое светлое помещение.

Во дворе хозяин, заметив Гавваса, стоящего у колодца, сообщил ему, что в этих чертогах несколько лет назад провел ночь сам Мухаммад Тарагай Улугбек-мир-за, направлявшийся в Герат, а кроме того, тут соизволил останавливаться и Шах Малик, так что помещение это самое что ни на есть лучшее во всем караван-сарае.

— Этот уважаемый господин поэт? Он выслан из Хорасана? — спросил хозяин.

— Нет. Этот господин — зодчий.

Больше Гаввас не добавил ни слова. Хозяин же, и впрямь ничего не поняв, отправился, покачивая головой, по своим делам.

Зодчий, старавшийся держаться бодро после халачского бурана, на самом деле чувствовал себя утомленным и, войдя в предоставленную его семье комнату, тут же лег в постель. Одна лишь Бадия недоверчиво нахмурилась, узнав о внезапной перемене, и на всякий случай положила поближе к себе исфаганскую саблю брата, завернутую в тряпку. Подвесив к поясу еще и кинжал, она незаметно передала Зульфикару его оружие — еще одну саблю. И хотя тот удивился, но не посмел перечить мудрой Бадие.

Убийство бандита в ущелье, еще тогда, на празднике весны у горы Кухисиёх, трагедия в песках у колодца в степи Калиф… все это вселило в душу зодчего страх и тревогу. «Что, собственно, происходит?»— мучительно думал он. После казни Низамеддина слишком много убийств, смертей. Неужели Бадия мстит за брата? И как видно, не испытывает ни мук, ни угрызений совести. Для нее все это есть обычный ход жизни, со всеми ее неизбежными жестокостями, а вот для зодчего, всю свою жизнь посвятившего книгам, творчеству, это казалось тяжким испытанием. Не взяться ли сейчас за чтение «Аубобуль альбоб»[32] Мухаммада Авфи? — слава аллаху, книга сохранилась в сундуке, не унесенном бураном. Или вникнуть в «Мукаддиматуль адаб»[33] Махмуда Замахшари, или заняться «Мутасмуш шуаро»[34] Абу Али ибн-Сины? Он всей душой любил эти книги, но сейчас ему ничего не хотелось, он даже не мог заснуть в этой просторной и чистой комнате, а лишь ненадолго забывался и бредил. Масума-бека поначалу не беспокоилась, приписывая состояние мужа усталости и пережитому бурану, но Бадия сидела расстроенная и вздрагивала всякий раз, когда до нее долетало сонное бормотание отца: «Нет, нет, я не убивал…» До самого рассвета она не сомкнула глаз.

Еще до зари зодчий проснулся и вышел за ворота караван-сарая. Вокруг расстилалась степь без конца и без края. Он посмотрел на бледный серп луны, висевший над холмами. На миг ему почудилось, будто серп этот опустился прямо на холм. Впервые в жизни он наблюдал такое необычное явление. Он умилился и растерялся одновременно — вдруг вспомнилась луна над куполом Джаме-мечети. Но та луна отливала серебром, а эта бледно-золотистая. Зодчий простер руки к небу и начал читать молитву. Он просил всевышнего ниспослать людям добро и счастье. И сразу на душе стало светлее, стало спокойнее. Весь мир, казалось, помолодел, возродился вновь к жизни, природа пробуждала в старом сердце боль и радость. И снова на востоке он увидел купол. Холмы теперь принимали очертания стен, арок и порталов того здания, которое привиделось ему во время бурана в песках. И самое удивительное было то, что своими очертаниями оно напоминало набросок, запечатленный им в тетради. Долго стоял в одиночестве зодчий. Утренний ветерок развевал полы его халата, ласково касался щек и лба.

Он вернулся в караван-сарай и до самого завтрака продремал сидя, только время от времени пугливо вздрагивал, и, непонятно почему, вспомнились ему слова Аристотеля: «Не зная целей и мыслей враждующих сторон, не вмешивайся в их дела. Нет в мире ничего труднее, чем примирение враждующих родственников и охваченных взаимной завистью соседей».

Если ты делаешь добро, а получаешь взамен обиды и огорчения, не считай, что труд твой не оценен. Он останется. А слова Аристотеля все мелькали и мелькали у него в голове. Нет, он, старый зодчий Наджмеддин, не жалуется, он не жалеет о прошедшей жизни. Хоть он и терпел обиды и огорчения, но зато творил добро, он созидал…