ЗоБоты

По тёмным стенам гостиной вьются мерцающие нити гирлянд. Раскатившиеся по углам шарики помаргивают радужными блёстками — Паша и Алиса наряжают ёлку. Они нашли её — помятую, пыльную, небрежно брошенную в чулане, словно это синтетическое дерево когда-то кого-то обидело — и наряжают.

Наш дом стоит на окраине маленького посёлка. На разведку мы ездим в районный центр и его пригороды. Иногда это бывает рискованно. Например, сегодня утром, в супермаркете, на Пашу рухнула потолочная балка. Он успел спрятаться в нише, всё обошлось, но Алиса потом ещё долго не могла нормально вздохнуть, сипела: «Куда ты… лезешь?! Куда… ты ле… зешь?!» — зло скалилась, махала на Пашу руками… это было утром, и вот теперь, вечером, они вместе наряжают ёлку.

За окнами идёт снег. Шарики покачиваются на искусственных ветках. Гирлянды мерцают. Паша весь усыпан блёстками. Алиса забирается на стул, цепляет на кривоватую ёлочную верхушку кривоватый стеклянный конус, спрыгивает со стула и недовольно ворчит: «Блин, криво». Паша косится на верхушку, на Алису, снова на верхушку, на Алису…

Ёлка стоит посреди комнаты, такая яркая, но Паша с Алисой почему-то не смотрят на неё, только друг на друга. Смотрят и молчат, смотрят и молчат, смотрят и молчат, словно уже до утра застыли, но Паша не выдерживает первым, сдаётся — наклоняется, осторожно касаясь губ Алисы своими, и едва слышно спрашивает: «Можно?..»

Алиса на секунду замирает, а потом сильно обнимает Пашу, скулит, как будто ей больно, цепляется за его футболку, шепчет: «Да… я… я тебя… я… люблю…» — целует Пашу, всхлипывает, снова целует и снова шепчет ему что-то, а он — шепчет ей.

Люди такие чувственные.

Я на цыпочках ретируюсь к своему креслу, устраиваюсь в нём, закрываю глаза и в который раз взмываю над Решёткой, но Юкико пока не отзывается, зато в левое ухо мне пощёлкивает ПАТ-ти. С несвойственной мне быстротой я активирую закрытый канал связи и отвечаю ему:

— Ты уже на месте?

ПАТ-ти немедленно парирует:

— Моё место рядом с тобой и ребятами, поэтому я считаю необходимым уточнить, что нахожусь сейчас у восточного крыла молокоперерабатывающего комбината.

Хихикаю:

— Шутник. Я улыбаюсь. Ты чувствуешь, как я улыбаюсь?

— Чувствую. Это необыкновенно. Ты необыкновенная.

— Ты тоже, ПАТ. И я хочу показать тебе ещё одну возможную форму нашего с тобой ментального взаимодействия — включи передачу данных в режиме реального времени, все датчики, динамики, анализаторы — на максимум. Я буду видеть-слышать-чувствовать-коммуницировать через тебя. Готов? Три, два, один… сцепка… как тебе? Нравится?

— Да. Забавно. Как будто ты сидишь у меня в голове на жёрдочке и болтаешь ножками… очень забавно. Я иду к запасному выходу. Ты видишь, как я иду? Сейчас, секундочку… включу фонарь. Вот так. Видишь?

— Да, вижу… я вижу. Снег мягкий, о-о-очень красивый… попробуй поймать одну пушинку на ладонь… чудесно! Спасибо.

Мы идём с ПАТ-ти. Я есть он, а он — я. Белые мошки медленно материализуются из угольно-чёрного неба и падают, падают, падают… прямо нам под ноги и на плечи.

Покосившиеся ворота скрипят — мы действуем в открытую, не таимся.

Восточное крыло комбината неплохо сохранилось. Заходим внутрь. Огромный цех наполнен стылым, как будто сизоватым воздухом. Плотным, струящимся, тихим. Конвейерные боты лежат у ленты неаккуратными грудами — они ещё теплятся, но я знаю, что их ячейки в Решётке уже багрово-красные, коллапсирующие.

ПАТ-ти сканирует цех, осматривается, показывает мне на пыльные продолговатые коробки у стены — три солнечные панели в фабричной упаковке. Киваю — полезная находка, заберём их чуть позже. ПАТ выбирает оптимальную траекторию движения, идём к боковому выходу.

Тёмные коридоры похожи на полуобвалившиеся злые норы — хрустят обломками, мусором, кусками штукатурки, словно тонкими косточками. Офисные двери застыли обвислыми чёрными матрасами — лишь клочки обивки покачиваются на сквозняке.

Мы заходим в небольшую приёмную.