Зной

— Ну пожалуйста, — попросила она.

— Все случилось в давнее уже время. Как раз когда я стал управляющим кладбищем. До того никакого кладбища не было. Было озеро. Сейчас, увидев кладбище, об этом и не догадаешься. Но когда-то там простирался водный простор.

Все началось с того, что один биржевой делец купил землю в нескольких милях от озера. Ему хотелось построить собственный город.

Делец — его звали Гаспаром — был родом из Агуас-Вивас. Происходил из богатой семьи, перебравшейся вскоре после его рождения в Соединенные Штаты. Там он учился в университете. Не знаю, какую специальность он приобрел, сеньора, но это было образование, которое можно получить только в Америке.

Он приехал в наш городок и объявил, что ему известно, какое будущее ожидает Мексику, — для деревушек вроде нашей места в этом будущем нет. Все должны переселиться в города, а кто не переселится, так и останется в прошлом, пока вся остальная страна будет подвергаться модернизации.

О чем он толкует, никто не понял. По большей части люди вообще на него никакого внимания не обратили. Но затем он начал платить каждому, кто соглашался переселиться. Предлагал большую по тем временам сумму. И уж ее-то приняли почти все.

И все перебрались в его новый город, в Чарронес. Гаспар обещал, что там будет большой парк, стадион. Люди думали, что Чарронес станет самым крупным городом Северной Мексики. Они покупали дома, надеясь в дальнейшем с выгодой продать их. А вся земля там принадлежала Гаспару — он-то им новые дома и продавал. Более дорогие, чем те, что он у них купил. Так он наживал деньги, никого ни к чему не принуждая. Умный был план. Построенный на сочетании ловкости рук с человеческой жадностью.

Потом Гаспар привез сюда команду рабочих-американцев. Казалось бы, зачем тащить их в Агуас-Вивас, когда множество местных жителей нуждаются в работе и согласятся исполнять ее за меньшую плату?

Причин у Гаспара было две.

Во-первых: он считал, что американцы будут работать старательнее.

А кроме того: американцы были готовы делать то, на что местные жители не пошли бы.

Ему хотелось помешать людям возвращаться в Агуас-Вивас или пытаться создать собственное поселение вне Чарронеса. А для этого, решил он, лучше всего сделать Агуас-Вивас необитаемым.

Американцам было все едино. Они делали то, за что им платили. И не задумывались даже на секунду, уверен. Да и с какой стати? Эта земля ничего для них не значила — не то что для нас. Значения нашего городка они постичь не могли. И когда Гаспар приказал им снести все дома и осушить озеро, они это сделали.

Гектор шмыгнул носом.

— Другое дело — Гаспар. Он, я вправе сказать это, был плохим человеком. Потому что понимал, что уничтожает. Он же родился здесь. Но это его не остановило.

Еще одна причина, по которой я не могу винить работавших на Гаспара американцев, — они были молоды и не отличали хорошего от плохого. Пример: отец этого малыша.

— Так он был одним из рабочих, — сказала Глория.

— Да.

— Вы помните, как его звали?

— Нет, сеньора. Он был просто одним из тех американцев. Сейчас я уже затрудняюсь ясно увидеть всю ту историю, однако и представить себе не могу, что ему было больше семнадцати лет.

— Его звали Джозефом, — сказала она.

Гектор кивнул:

— Готов вам поверить. Красивый был юноша. Он познакомился здесь с девушкой.

— С Глорией Фахардо.

— Si. Ее семья продолжала жить в Агуас-Вивас и после того, как большая часть людей отсюда уехала. Гаспар попытался купить их дом, но отец девушки продавать его отказался. Он был здешним полицейским. Принадлежал к одному из старейших родов городка. И был очень привязан к озеру, к здешним зданиям, к своему дому. Он остался и после того, как Гаспар лишил их возможности купить хоть что-то, не проведя в дороге несколько часов. Девушке это страшно не нравилось, она злилась — ну и понесла от одного из рабочих Гаспара.

В конце концов работа была выполнена и американцы вернулись домой. Все, кроме юноши. Он решил остаться, помочь растить ребенка. Жил в доме ее семьи. Родители девушки презирали его, делали все, чтобы отравить ему жизнь. Он пытался стать для них своим. Отказался от своего имени, принял испанское.

— Перрейра, — сказала Глория.

— Да, наверное, — согласился Гектор. — Такой была фамилия его сына, я полагаю, ее он и взял. Отец Глории, бывший полицейский — сами понимаете, когда все уехали, полицейский стал никому не нужен, — иногда заглядывал сюда, чтобы поплакаться на свою жизнь, и надоел мне до жути. Я говорил ему, что это не мое дело. Участвовать в их семейных неурядицах я ничуть не желал.

Я и вообразить не мог, что юноше удастся выдержать больше недели, уж больно люто ненавидели его родители девушки. Но он продержался почти год.

— И ушел только после смерти ребенка, — сказала Глория.

Гектор взглянул на карточку:

— От туберкулеза. Я и забыл — вот почему полезно записывать такие сведения.

— Уехав отсюда, он возвратился в Соединенные Штаты? — спросила она.