Знать и помнить [Диалог историка с читателем]

Я окончила семь классов в 1932 году и пошла работать на обувную фабрику имени Леккерта. Правильно считать на счетах научилась за один вечер. Научили меня работать учетчицей по соцсоревнованию. Работала в штамповочном цехе. Вдруг одна женщина написала заявление, что мой отец выслан, и меня уволили с работы. Неделю я сидела дома и плакала день и ночь, глаза распухли от слез. Написала заявление директору: «Родителей нет, с работы уволили, что же нам делать?» Отдала в спецотдел. Меня восстановили на работе, но я пошла в другой цех подсобной рабочей из-за рабочей хлебной карточки. Никто не знал, что мне только 15 лет. Когда принимали, было 14 лет, но документ не спросили, записали: «16 лет».

Очень мне хотелось учиться, но на рабфак не принимали из-за отца, а лгать я боялась. Написала письмо в Москву, в Кремль, товарищу Сталину, и просила объяснить, за что выслали отца. Получила ответ: «За неуплату индивидуального налога».

Налоги всегда мать платила сама, аккуратно. Она взяла квитанции, написала заявление и поехала в Калинин к тов. Рабову. Какой он занимал пост — председателя облисполкома или секретаря обкома партии, не знаю. Мать сказала, что мы пострадали невинно, налог уплачен, вот квитанции об уплате. Рабов прочитал заявление, скомкал все и бросил в корзину, сказал: «У нас теперь бесклассовое общество, все дети будут учиться», и ее выпроводили из кабинета.

В 1936 году я поступила на рабфак. Появилось выражение: «Дети за родителей не отвечают».

И в другой раз моя мать Ковалева Александра Петровна обращалась за справедливостью, когда на Урале, на заводе «Магнезит», отцу выдали расчетную книжку на имя брата — Ковалева Алексея Сергеевича. Мать в 1933 году поехала в Москву, обратилась во ВЦИК, сказала: «Делайте со мной, что хотите, а я уехала из ссылки, там жить невозможно, и страдаем мы напрасно. Мой брат писал во ВЦИК заявление, и вся улица подписывалась, что мы не эксплуатировали чужую силу, а землю обрабатывали сами». Секретарь нашла разобранное ВЦИК заявление и на углу заявления матери написала: «Освобожденная Ковалева вернулась из ссылки без разрешения». И ее отправили в Бутырскую тюрьму, где она просидела месяц. После чего ее выпустили, дав справку-разрешение жить где угодно. Мать приехала домой в Торжок и пошла в ОГПУ. Там взяли справку, а ей сказали: «Мало ли что вас Москва освобождает, а мы высылаем на три года. Вот, выбирайте города». Выбрала она Воронеж и жила в Воронежской области три года, ездила в Воронеж каждый месяц отмечаться, работала в подсобном хозяйстве маслозавода. А мы жили по-прежнему в семье дяди, я работала, а сестра училась в средней школе только благодаря Н. К. Крупской (ей она письмо написала, иначе не принимали в школу).

Вспомнить это тяжелое время статья в газете заставила. Наказали невиновных родителей, выслали без суда и следствия. Прикладываю справку о том, что отец к уголовной ответственности не привлекался и не был судим. Какой тяжелой оказалась жизнь для нас, детей, для отца, пропавшего не знаем как и где, и для матери! Сколько еще людей пострадало безвинно! Не все вам напишут — умерли. За такое отношение к людям никакого памятника, не только золотого, Сталину не полагается.

А Родину я защищала, и в мыслях все еще находишься в рядах ее защитников. Так, наверное, будет до конца жизни. Написала письмо, эту горькую память о прошлом, и раздумываю: посылать или нет? Сейчас мне ничего не нужно, квартира у нас благоустроенная, получила в этом году как участник войны, и бояться мне нечего, одной ногой в могиле стою. Только вот память сердца обязывает, ведь у нее нет срока давности.

1 июня 1987 г.

М. А. Тощева, бывший секретарь редакции газеты «Челябинский рабочий», 70 лет, г. Челябинск. Помню угрожающие плакаты

Будто бы сейчас вижу расклеенные по городу угрожающие плакаты, на которых изображена рука в колючей ежовой рукавице. Эта протянутая рука с растопыренными пальцами, грозившая расправиться с «врагами народа», наводила ужас. Мне пришлось быть очевидицей такой расправы. Тогда мне было 20 лет. Я работала техническим секретарем в редакции «Челябинский рабочий». В одно из моих ночных дежурств в редакцию зашли двое вооруженных работников НКВД — и через несколько минут из кабинета в наручниках выводят редактора тов. Кортина. Последнее, что мне сказал редактор: «Отправьте гранки в типографию». И все. На следующий день был арестован заведующий промышленным отделом Пуриц. А через несколько дней мы узнаем — арестован секретарь обкома партии Рындин, и его семья выброшена из квартиры. Наше поколение помнит эти страшные годы культа личности Сталина. Об этом теперь говорят: «Это были его ошибки». Нет, это было преступление перед своим народом.

Преступления, совершенные Сталиным, долгие годы не были обнародованы и хранились втайне. Но гнев народа ничем не прикроешь. Золотой памятник совершившим преступления не ставят.

1 июня 1987 г.