Знание - сила, 2005 № 04 (934)

Ведущий семинара Андрей Зорин (РГГУ) выдвинул предположение, вполне возможно, небесспорное, но, вне всякого сомнения, очень характерное, — об исключительной роли научно-технической интеллигенции в судьбе советского общества. В ее зарождении, расцвете и гибели Зорин рискнул увидеть ни больше ни меньше как "центр всей позднесоветской истории". Этот слой был создан искусственно, при Сталине, с целью обслуживания советской военной, прежде всего ядерной промышленности, "никакого другого, внеэкономического происхождения у него нет". Чтобы он эту промышленность хорошо обслуживал, его надо было хорошо оплачивать. А кроме того, предоставить ему определенную культурную и интеллектуальную автономию. И вот эти люди — по некоторым подсчетам, десятки миллионов! — стали своего рода советским "средним классом": с достаточно надежным статусом, с определенными стандартами потребления, достигнутыми как раз к 70-м. Каждый знал, сколько лет он должен отработать, чтобы купить машину, кооперативную квартиру, садовый участок... И отрабатывали, и приобретали: но вместо благодарности и преданности система-благодетельница получила в ответ нечто совсем другое. Именно в этой среде смотрели Тарковского, читали Бродского, устраивали выставки и концерты в закрытых КБ и НИИ. Именно на эту аудиторию работала вся гуманитарная интеллигенция — создательница вольнолюбивых идей, именно на этой почве они отлично прививались и пускались в рост. Именно эта социальная фуппа противопоставила себя советской системе, именно она, утверждал докладчик, сломала ей хребет, чтобы первой же погибнуть под ее обломками.

Иосиф Бродский

Король Лир в степи: советский человек в поисках универсального

Советский человек 70-х был просто на редкость укоренен и устроен в своей повседневности. И лишь кажется парадоксом, что одной из самых устойчивых в искусстве тех лет была метафора "вышибленности" человека из конкретных условий его существования.

Театровед Ирина Уварова обратила внимание: излюбленный сценографический прием театра 70-х — изображение "одинокого человека в нежилом пространстве". И это так часто, так независимо от сюжета пьесы, что слишком очевидно: дело здесь не в пьесах, не в сюжетах, а в чем-то очень глубоком. Да, XX век поставил человека перед лицом чрезвычайного опыта: и две мировые войны, и революции, и фашистские лагеря смерти, и ГУЛАГ, после которого тому оставалось лишь чувствовать себя королем Лиром в степи, изгнанным из всего привычного, оставшимся перед лицом жестокого, голого бытия. Но к 70-м-то — тихим, медленным, вполне уютным: все катастрофы, казалось бы, давно остались позади?.. И, тем не менее, точнее, тем упорнее искусство 70-х, понимая и моделируя человека, старалось изъять его из контекста (читай: из "удушливого", "сужающего", "мелкого", "скудного", "косного" контекста текущей повседневности) и поместить или в заведомо, как предполагалось, более интенсивный, осмысленный контекст мировой (читай: западноевропейской) культуры, проговаривая характерно-советские заботы, тревоги, ценности на "универсальном" западном материале, или вот на характерную для тех лет "пустую" театральную сцену.

Советского мыслящего человека влекло к притчам, к иносказаниям как способу осмысления жизни. И не только из-за того, что из-за свирепствовавшей цензуры слишком многого нельзя было сказать прямо. А заодно и не только из-за того, что малоизвестный Запад идеализировался и домысливался, хотя было, конечно, и то, и другое. Советский человек очень хотел быть "человеком вообще". Да он и чувствовал себя, подозреваю, "человеком вообще" тем интенсивнее и безусловнее, что общество было, если кто помнит, довольно закрытое, информация о реальной жизни в иных частях света — скудноватой, и сравнивать было особенно не с чем.

Чем скуднее были возможности распространения культурного внимания "вширь", тем решительней направлялось оно в двух всегда открытых направлениях: вглубь и вверх. Ирина Уварова в том же докладе говорила: 70-е годы открыли "верх", вертикальное измерение жизни, причем именно на уровне более-менее массового интеллигентского самочувствия.

Наверное, это—одно из главных событий в отечественной внутренней жизни тех лег. открытие очень широко и разнообразно понятого "верха". Это не обязательно религиозные искания, хотя их усиление приходится как раз на эту пору. Бога или, чаще, не очень внятно понятой "духовности" ищут — но ведь ищут же! — и в православии, и в буддизме, и в индуизме, и в разного рода оккультных практиках. В спектр поисков "верха" И.П. Уварова включила даже космические мотивы в живописи 70-х—вроде космических (метафизических, на самом деле) пейзажей Юло Соостера. Думающие люди искали большого, не скованного их повседневными обстоятельствами пространства существования, —чем бы оно ни оказалось.