Знание-сила, 2003 №11 (917)

В издательстве «Слово» вышла потрясающая книга (она была названа книгой года на Книжной ярмарке).

Называется «Треугольники», автор — Геннадий Николаевич Рождественский. Он назвал ее автобиографией, хотя скорее это то, что он счел возможным или нужным так назвать. Потому что его цель была не строить внешний событийный ряд своей жизни, как предполагает автобиографический жанр, а представить подробнейшую летопись жизни внутренней, той, которая в его интерпретации сводится к бесчисленным встречам с живописью и музыкой, а в конечном счете — с цветом и звуком. И встречи эти оказываются для него столь значительными и необходимыми, что, рассказав о них, он, быть может, нс подозревая, создал свой удивительный, уникальный образ.

Книга поразительна не только содержанием, но и построением, что тоже многое говорит об авторе — той архитектоникой, стилем, теми «башенками и колоннами», которые в жизни бывают так некстати, здесь же поразительно кстати. Каждая мелочь, тщательно продуманная и созданная автором, поставлена на свое место. В ней 825 иллюстраций — вот опять неохватный объем! — фотографии, картины, рисунки.

Их оригиналы — те действующие лица, которые дороги автору, про которые он знает каждую мелочь и которые составляют плоть и кровь его жизни. В ней — шесть компакт-дисков — 200 музыкальных примеров с записями лучших оркестров под управлением прославленного дирижера.

Стоп. Здесь я сделала для себя важное открытие. Правда, тут же оказалось, что это что-то вроде секрета Полишинеля — о нем знают все. Но это меня только порадовало — значит, не ошиблась.

В чем открытие?

Для него, великого дирижера, звук и цвет переплетены, связаны. Показывая партитуру, он говорит мне: «Я слышу ее, сидя за столом, в красках». Значит, для него звук имеет цвет? «Так?» — спрашиваю. Он подтверждает: «Конечно, а как же иначе? Об этом и книга».

Я никак не понимала, как можно знать столько партитур, столько нот «в лицо», теперь хотя бы частично понятен гигантский объем его памяти — ноты имеют цветовые «привязки», в своем сочетании они создают определенный цветовой узор, который видит дирижер внутренним зрением и, видя, воспроизводит в звуке.

Детям, чтобы лучше запоминались буквы и слова, рисуют предметы. Зрительный образ, усиливая слуховой, как бы материализуя его, неизмеримо увеличивает возможность запоминания. Но это, если говорить об объеме памяти. Речь же идет о дирижере и, естественно, о его особенностях дирижирования.

Свойство Рождественского видеть звуковой ряд в цвете необычайно редко. Из дирижеров он называет одного — Бернстайна, «видяшего» звук. Может быть, поэтому звучание оркестра под управлением Рождественского так отличается от других? Одна из причин, наверное, именно в этом — «дотянуть» звук до нужной, оптимально окрашенной кондиции, и группу звуков, и целое произведение. Только один пример. Говорит Рождественский: «Хорошо известна необычайная трудность Скерцо из сюиты Чайковского. Оно почти всегда либо вовсе не выходит, либо выходит «на одну треть» и в лучшем случае «наполовину». Зная, насколько великолепен Чикагский симфонический оркестр, я специально поставил в программу Третью сюиту Чайковского, рассуждая таким образом: «Если в Чикагском оркестре Скерцо не выйдет, значит, оно вообще неисполнимо». Вышло! И даже, пожалуй, «вдвойне вышло». И вот почему.

Обычно это дьявольское Скерцо дирижируется «на 2» такта. Я же в Чикаго решил дирижировать «на 1», что в других оркестрах только усложнило бы исполнение, здесь, в Чикаго, упростило его!

Появилась необходимая «невесомость», некая полетная пульсация... При метре шесть восьмых все шесть нот в каждом такте игрались Чикагским оркестром «на один удар» абсолютно идентичным штрихом во всех группах при математически точной длительности каждой ноты».

Не наука ли — точно «сработанное» искусство? И не о чистоте ли звучания, точной и яркой краске звука говорит дирижер?

Известна ведь единая — волновая — природа звука и цвета, это параллельные искусства. В его же возможностях — их слить, соединить, многократно усилив.

Рождественский, дирижируя лучшими оркестрами мира, Чикагский выделяет особо. Он восторгается им и пишет в своей книге: «Господа, репетицию, которую мы провели с вами сегодня утром, никак нельзя назвать работой. Это огромное удовольствие, я от всего сердца благодарен вам. — Рихард Штраус. И я тоже — Геннадий Рождественский».

Регламент репетиций в Чикагском оркестре, как впрочем, и в других оркестрах Америки, очень строг. Обычно администрация требует сообщить ей время проведения репетиций за полгода до начала работы. Этот порядок остается незыблемым, чтобы не случилось.