Знамя девятого полка

Он крепче сжал ствол похожего на лавр деревца, выросшего под окнами этого гениального чудака, и закрыл глаза – все встало на место. «Варяга» он играл в кают-компании миноносца «Мятежный» в июне 1941 года, с тех пор прошло одиннадцать месяцев, полных одиннадцать жизней, и профессора звать Олаф Стаксруд. Елка, университет, его комната в доме на углу за Балтийским вокзалом, Кронштадт и эскадренный миноносец «Мятежный» – это в другом мире, больше двух тысяч миль от Догне-фиорда, и девушку с Лелиными косами звать Дагни. А Третьяков убит и закопан в песок на берегу океана, который шумит и рокочет и раскачивается плавной и широкой зыбью.

Океан… С детства полюбившееся Ивану гордое, наполненное штормовым ветром слово…

Литое кованое серебро. И синие мохнатые хребты, как звери, уползают в его синеву. А над ними серые крестики самолетов, которые теперь уже бессильны выследить Ивана Корнева.

Иван уверенно усмехнулся и покачал головой. Нет, теперь они уже не могут погибнуть. Догне-фиорд кончился. Впереди жизнь.

Шмелев увидел увлажненные глаза профессора Олафа Стаксруда, медленно поднимающегося из кресла.

Старик подошел к Дагни и поцеловал ее в лоб. По лицу Олафа Стаксруда текли слезы.

– Выходит, и музыка за нас? – первым нарушил молчание Шмелев, когда прошли просеку, и широким жестом протянул механику Бергстрему руку.– Спасибо, камрад Фридрих. Однако куда же вы нас поведете дальше?

– Сейчас решим,– неспешно ответил механик и, сняв кепку, зашуршал спичками. Закурил он умело,– во всяком случае, со стороны не было видно укрытого его фуражкой желтого язычка пламени, лизнувшего кончик сигареты.

Иван увидел только яркую фабричную марку на подкладке фуражки, черные морщинки и синее пятно на ногте большого пальца механика. Наверное, Фридрих придавил палец железом или пришиб молотком.

Несмотря на то, что его руки были чисто вымыты, сеть черных морщинок возле ногтей ясно говорила о близком знакомстве этих больших спокойных рук с металлом. Иван только покачал головой. Сколько раз приходилось ему читать и слышать о братстве мозолистых рук всего мира, и вот это суровое и справедливое братство входит в его собственную жизнь, чтобы спасти его и вывести из фашистского плена.

– Я как раз и думаю над этим, куда вас пристроить понадежнее,– после долгой паузы печально сказал механик Бергстрем и глубоко вздохнул.– Мой брат, наверное, не выйдет живым из лагеря: у него всегда было слабое здоровье… Но…

Он вдруг поднялся с земли и привычным жестом опрятного человека почистил на коленях брюки, аккуратный, собранный скандинав, которому было за что ненавидеть Гитлера.

Голос Фридриха зазвучал решительно и спокойно:

– Словом, мой первоначальный план, пожалуй, самый удачный – лучше этого горного имения места не найти. Завтра профессор поможет нам достать приличное штатское платье по росту, а через неделю «Ариадна» уходит в море. Рейс у нее один. Проливы. Балтика. Финляндия. Сейчас мы пойдем ночевать к моему отцу – он уже четырнадцать лет служит садовником у профессора и живет в отдельном флигеле вон за той оградой. У него очень теплый и чистый чердак, почти мансарда, и вокруг нет лишних глаз и ушей. Вот и все.

– Камрад Фридрих, но вы понимаете, какой в этом риск для ваших близких? – негромко и очень серьезно спросил Шмелев – Может быть, лучше…

Даже в темноте было заметно, как посуровело и помрачнело лицо третьего механика. Человек не хотел для себя никаких скидок, раз речь шла о расчете за страдания своих близких.

– Я очень люблю своего брата,– твердо сказал он.– И если я не могу помочь ему, то хоть помогу вам,– в сущности, это одно и то же. Пошли, господа! Элизабет, наверное, уже предупредила моего старика.

…На чердаке садовника пахло высохшими цветочными семенами и совсем неожиданно знакомым корабельным духом – смоленой пеньки. Еще отдавала дневное тепло черепица, и в слуховое окно были видны огни недалекого городка. Огни переливались, дышали и, казалось, ползли все ближе к морю, которое угадывалось по кованой и блестящей лунной дорожке, начинавшейся в том самом месте, где кончалась последняя гора.

– А ведь все-таки не дело мы, пожалуй, делали, товарищ капитан-лейтенант? – неуверенно спросил Иван, уже лежа на плетеном соломенном мате под самым оконцем.– Музыка рождалась, а мы… Разве за такими вещами подглядывают? Словно чье-то сердце в руках подержали…

Но Шмелев только промычал что-то ласковое и сонное о звездочетах и перевернулся на другой бок.

Музыка, поэзия, пушки и творческая мысль сегодня были заодно с ними…

Слева переливались, ползли к морю огоньки недалекого городка. Справа ровным мачтовым гулом гудела колоннада соснового бора.

28

…Голубое стекло фиорда было удивительно искусно врезано далеко в гранит, поросший хвойным лесом, в синие мохнатые отроги и самым крайним узеньким своим осколком – в набережную когда-то веселенького рыбачьего городка.