Змея, крокодил и собака

Признаться честно? Я не вижу причин для отрицательного ответа, поскольку мои дневники не будут прочитаны кем-то иным, пока я не найду достойного издателя (более сложная процедура, чем я полагала) и тщательно не перечитаю их снова. Я надеялась и молилась, чтобы к Эмерсону вернулась память. Но к чему я действительно стремилась – восстановить его любовь ко мне, будь то воспоминание или новое чувство. Наше содружество искренних умов, основанное на взаимном доверии и уважении (и на другом виде притяжения, чьё значение я отрицала бы в последнюю очередь), было для меня всем. Так или иначе, я намеревалась воскресить его, и способы не имели значения. Естественно, сложновато объяснить человеку, который делает предложение – по его мнению, в первый раз в жизни – что у него уже есть одиннадцатилетний сын. И ещё большее потрясение – мгновенное появление Рамзеса во всей своей красе вместо постепенного привыкания к нему. Однако я могла бы достойно встретить и значительно более серьёзные трудности, если только... В общем, мои эмоции раскачивались взад-вперёд, будто маятник часов, то поднимавшийся, то опускавшийся. Я так углубилась в размышления и в созерцание блистательного нахмурившегося облика Эмерсона, что не заметила приближение Сайруса, пока лёгкий кашель не заставил меня очнуться.

– Пенни за ваши мысли, – бросил он. – Или любую сумму, которую вы запросите: судя по вашему лицу, они удручают[220].

– Только смущают, – ответила я. – Но я справлюсь с ними, Сайрус, не беспокойтесь. Как только Мохаммед сможет говорить, мы вплотную подойдём к решению наших нынешних трудностей. Жаль, что его нос и рот приняли на себя главный удар.

Эмерсон, откровенно подслушивавший, воспринял это как очередную плохо завуалированную критику. Нахмурившись ещё сильнее, он поднялся и отправился прочь.

– Не уходите далеко, – позвала я. – Ужин подадут в ближайшее время.

Ответа не последовало – даже хрюканья.

– У меня есть что-то, что может приободрить вас, – продолжал Сайрус. – Мой слуга собирал почту, как обычно, и сегодня вечером он привёз последние письма.

– Всё это? – Я взяла переданный мне пакет. – Сайрус, вы самый рассудительный из людей.

– Ну, я подумал, что вам захочется узнать, как дела в старой доброй Англии. Мне тоже немного любопытно, так что...

– Конечно. У меня нет секретов от вас, Сайрус. Но ужин готов, так что я прочитаю письма попозже. Они не очень велики, но боюсь, что испортят мне аппетит.

Восхищённый взгляд Сайруса дал мне понять, что он воспринял это, как демонстрацию британского неколебимого спокойствия. На самом деле я испытывала трусливое нежелание читать последние литературные изыски Рамзеса, вполне ожидаемо сообщающие мне о массе неприятностей, по поводу которых я ничего не могла предпринять. Но если бы случилось что-то серьёзное, Уолтер послал бы телеграмму.

Поскольку после ужина никто, кроме Кевина, не остался голодным, мы разошлись. Эмерсон не присоединился к нам – я пришла к выводу, что он пообедал с Абдуллой и другими. По моему приглашению Сайрус последовал за мной в палатку.

В пакете было два письма из Чалфонта. Я узнала изящный и аккуратный почерк Эвелины на одном, и решила сохранить его для лечения – или противоядия – после того, как прочту послание от Рамзеса.

«Дорогие мама и папа. Мне жаль сообщить вам, что Гарджери по-прежнему не герой. Но теперь у нас есть ещё одна героиня.

Я никогда не думал, что тётя Эвелина способна на такое. Происшедшее оказало благотворное – если не сказать, смиряющее – влияние на меня и научит в дальнейшем, я надеюсь, ставить под неизмеримо большее сомнение царящие в нашем обществе ложные стереотипы о поведении и характере женщин. Я всегда считал себя свободным от подобных предрассудков, и, конечно же, мне следовало бы учесть пример мамы, успешно опровергнувшей их. Как любопытно действует человеческий разум! Кажется, он способен отклонить любые доказательства того, что конфликтует не только с его собственными желаниями, но и с предвзятыми убеждениями, столь глубоко укоренившимися и подсознательно внушёнными, что они не осознаются, как иррациональные. Рассматривая в холодном свете разума...»