Змеев столб

Хаим еще до поездки дал себе слово: он и пальцем не тронет ее, будет сдерживаться до тех пор, пока Мария сама его не пожелает. Он видел, как медленно, трудно, но упрямо просыпающаяся в ней женщина вытесняет остатки позднего детства и простодушной гордыни. Неподвластные рассудку порывы разбуженной, однако не до конца проснувшейся женской природы пугали ее девичье сознание, заставляли недоумевать, сторониться «друга» и снова странно, незнакомо вожделеть страданий, захватывающих душу и кровь.

Эротическая инфантильность Марии, противоречащая вполне созревшей и явной чувственности, удивляя Хаима, подчас ставила его в тупик. Казалось удивительным, что неглупая, образованная девушка была не в состоянии спроецировать на свою жизнь и чувства то, о чем, несомненно, читала в романах.

Хаим догадывался, что Мария лжет сама себе, укоряя его за «обман» с женитьбой. Она не понимала или упорно не хотела понять обязательств замужества и маялась из-за неотвратимости исполнения брачных правил. Она сердилась на себя, на Хаима, на обстоятельства, приведшие его к исполнению желаний, а ее – к отчаянным метаниям.

Он был уверен: несмотря ни на что, Мария чувствует их обоюдную избранность. Она любит его, не зная об этом, что сразу заметила внимательная фрау Клейнерц. Мария любила его задолго до встречи, любит и будет любить всегда, так же, как он, в этой жизни и после, в бесконечности.

Хаим не сомневался, что заключительный аккорд в прелюдии к окончательному пробуждению прозвучит скоро, со дня на день, и ждал так терпеливо, как только позволяло ему мужеское терпение. Иногда он со стыдом вспоминал трех женщин, промчавшихся по его студенческой юности пустяковым ветром, изводясь в плотской жажде рядом с бесхитростно непокорной Марией, он клял память и физиологию.

…Но все равно вспоминалось. С теми подружками он ни разу не завершил мужское действие одновременно с удовлетворением их пыла. Одна слишком торопилась, вторая, напротив, всячески старалась сдержать его и себя, затормозить его в себе, отчего изматывались оба. Третья… В общем, там не было любви, не было того совершенного единения, которого он сейчас ждал. Он почему-то был убежден, что если этого сразу не произойдет между ним и Марией, то только из-за страха перед кровавой жертвой, которую целомудрие приносит страсти во имя цельности любви. Хаим сознавал и свой инстинктивный страх от неминуемости жертвоприношения и при этом чувствовал то же, что чувствует человек, сходящий с ума в пустыне возле наглухо запечатанного кувшина чистейшей воды…

Грань следовало перейти так бережно, чтобы Мария поняла: настоящей любви между мужчиной и женщиной без страсти не существует. Только тогда, когда дух и тело идут рука об руку в абсолютном равенстве мыслей и влечения, эту царственную гармонию можно назвать любовью.

Хаим догадывался, что женщина, – начиная от первой месячной крови и до золотых лет супружества, – рождается заново столько раз, сколько даст ей Всевышний обновляться молоком жизни в порогах любви и рождения детей…

Вопросом, чей это бог – Марии или его – Хаим не задавался.

Переменчивое балтийское солнце внезапно скрылось за тучей, повеяло прохладой. Туча угрюмо надвинулась с запада, и песчаные почвы пригретых взгорков втянули в себя первые редкие капли. Скоро дождь зашумел, возмущенный нерадушием сухих дюн, капли удлинились и умножились.

– Бежим! – крикнул Хаим, и они помчались в потоках небесной воды, на удивление теплой, точно солнце успело отдать туче весь дневной жар.

Через минуту дождь перешел в ливень, тоже не холодный, но свирепый, бьющий безжалостно и больно. Вдали грохотнул совсем не осенний гром!

Это была гроза, остатняя угроза природе, чтобы крепче запомнила жгучие поцелуи лета, не впала в зимнее забвение и в пору снежных грез готовилась к родам новой весны.

Хаим содрал прилипшую к телу рубашку, накрыл ею Марию. Тщетно: она чувствовала себя, словно под водопадом. Оба они ничего вокруг не видели. Да что там – не видели, они не могли открыть исхлестанных ливнем глаз! Ослепшие, оглохшие, прижались друг к другу спинами, в смятении переплетя пальцы и ни о чем не думая.

Но вот молнии и громовые раскаты поутихли, и дождь резко прекратился. В короткой передышке, – а это стало ясно по сумрачным коловращениям в небе, – Хаим приметил, что они стоят у небольшой ямы, где, вероятно, зачем-то брали землю. Одна из сосен, чьи подрытые корни не выдержали, рухнула, выдернув огромный пласт земли. Под выворотнем в косой стене ямы виднелось отверстие пещерки с навесом из дерна, укрепленного мелким кустарником. Держась за руки, они, как по мостику, пробежали по стволу павшей сосны.

Мария забралась в сухую выветренную берлогу и закричала:

– Куда ты?!

Хаим только махнул рукой. Через несколько минут он вернулся с охапкой сена – выдрал из еще не вывезенного стога на нижнем лугу. Постелил рубашку поверх рассыпанной копны, чтобы Марии было не колко сидеть. Едва они устроились, как прямо над пещеркой раздался оглушительный треск, и каскад молний принялся разрывать небо в клочья. Ливень грянул с новой силой.