Змеев столб

Хаим машинально сунул конверт в нагрудный карман рубашки. Мария стояла с цыганкой. Та разглядывала ее ладонь, качала головой, – блестели унизанные перстнями смуглые пальцы, сальные от ветчины. Приметив Хаима, цыганка загадочно усмехнулась, крутанула пестрыми юбками, бахромой скатерти, и скрылась в толпе.

– Что она тебе наворожила?

– Цыганка не ворожила, – Мария виновато опустила ладонь. – Она просто сказала… Прости, Хаим, я дала ей лит.

– А я – пять литов, – засмеялся он. – За предсказание.

– Ой, говорящий попугай, – отвлеклась Мария и схватила Хаима за руку. Прорвавшись сквозь стену жарких спин, они очутились на пятачке свадебного круга. Попугай был занят важным делом: выуживал из ящичка конверт взволнованной юной паре, ожидающей пророчества со смесью восторга и страха. Пышная фата окутывала невесту муслиновым облаком, в петлице нового диагоналевого пиджака жениха зеленела веточка руты. Нарядный кортеж, очевидно, прибыл откуда-то из захолустья, на мужчинах были вышитые рубахи, на женщинах полосатые передники, ноги обуты в деревянные башмаки с цветными лентами на онучах.

Невеста нетерпеливо развернула бумагу и громко зачитала:

– «Не хорошо быть человеку одному»[35].

– Я знаю, откуда это, – просиял жених и обнял девушку. – Значит, не ошибся с женитьбой!

– О-о, доннер-рветтер, как мне все надоело! – с тоской завопил Мудрый Захария.

Хаим напомнил Марии, что пора идти, хозяева, наверное, ждут. Мимо завертелась праздничная карусель – русские самовары, турецкие ковры, польская обувь, холмы венгерских арбузов, сахарно-карминовых в разломе, как помада на губах продавщиц косметики. Хозяев не было ни в повозке, ни около, пустые корзины сиротствовали под кучерским сиденьем.

Хаим по наитию отправился под большой деревянный навес, что-то вроде импровизированного кабака. Резвые мальчишки подавали на общие столы простую крестьянскую еду – нарезанный толстыми ломтями хлеб, миски квашеной капусты, заправленной льняным маслом, желтое сало со снежными налетами соли и вареный картофель в листьях ревеня. Двое молодых людей в чистых фартуках разносили кружки с пивом. Иоганн, сонно покачиваясь, сидел в дальнем углу обособленно от всех и жевал погасшую цигарку. Хаим беспомощно переглянулся с Марией.

Хозяин утопал в пьяных зыбучих песках. Слева и справа от него стояли две внушительные бутыли, обе, без обид, опорожненные наполовину. Командовала парадом пузатая, полная вина кружка. Огрызки литовской чесночной колбасы, соленых огурцов и лососевые кости валялись рядом с пустой тарелкой. Лилово-красный нос хозяина по цвету напоминал синяк хозяйки, которой и здесь не оказалось. Увидев квартирантов, он обрадовался и сделал рукой гостеприимный жест, потом метко зацепил пальцами одну из раздвоившихся, убегающих кружек и опорожнил ее мелкими глотками без передышки.

– Иоганн!

Он поднял на Хаима глаза, обращенные в шаткие заповедные дали.

– Иоганн, вы с Констанцией нас тут не ищите, мы пешком домой вернемся.

Хозяин махнул рукой:

– Я понял… Я понял… Я – понял.

– О счастье, – вздохнула Мария: к навесу быстро приближалась хозяйка.

– Идите, идите пешком, все лучше, чем с нами… Не надо помогать, я привычная, и лошади тоже, – кивнула Констанция скорбно, затыкая пробки на бутылях. – Вот только вино унесите в повозку.

Гул базара понемногу отдалился. Хаим забыл, что хотел погулять по парку и забраться на дюну Бируте. Не сговариваясь, они пересекли пыльную дорогу и вошли в зеленовато-желтую свежесть леса. Путь по лесу был длиннее, зато можно было обогнуть деревню и сразу выйти к кузнице Иоганна.

Глава 22 Ливень

Утомленные зноем сосны дремали, источая дивный запах взгустевшей к холодам смолы. В воздухе летали добычливые сети пауков, торопящихся отъесться на зиму. Из дупла высунулась и без всякого страха глянула на пришельцев белка. Тропа, вся в янтарных солнечных бликах, мягко пружинила и шуршала многолетними слоями хвои.

Марию, кажется, ничуть не утомил суматошный сегодняшний день. Хаим шел за нею, думая, что никогда не привыкнет к ее необыкновенной плавной грации, не устанет любоваться магической женственностью движений, игрой легкого в ходьбе тела. Обманчивую хрупкость фигурки проявляло правдивое солнце, высвечивая крепкие икры, высокие бедра, хорошо сформированные округлости подвижных ягодиц, а когда Мария на секунду поворачивалась в прогале тропы, восхищенная каким-нибудь маленьким лесным чудом, холмики небольшой груди соблазнительно подрагивали под тонкой тканью платья.

Мария вынула из прически шпильки, и Хаим почти физически ощущал свободный полет ее рыжих волос, родственными мазками вливающихся в оранжево-шафранную акварель узких лиственных рощ. Он чувствовал, что неодолимо привязан к этим кудрявым осенним прядям, к этим гибким рукам, покрытым нежным персиковым пушком…